class="a">[38]. Попробуй-ка тронь фаворитку! Король так мило с ней простился; того и гляди обрушит на голову свой гнев – и сама окажешься на месте изгнанной когда-то красавицы. Да еще и с детьми ей не везло. Двое уже умерли; третий, а ему скоро пять, – по мнению медиков, тоже не жилец. Поэтому характер мщения отличался все же гуманностью. В связи с этим она вспомнила про шутов. Высмеять любовницу короля, пустить по дворцу сплетни, порочащие графиню, – вот путь, вернее которого, пожалуй, не найти. Она недвусмысленно дала понять о своем замысле Гишару:

– Скажи, шут, какова, на твой взгляд, подстилка нашего повелителя? Я намерена испачкать ее грязью, вывалять в дерьме. Ты, конечно же, понимаешь меня? Твоими устами должен заговорить весь дворец!

Гишар, наклонив голову, принялся разглядывать ее высочество, словно впервые увидел. Потом усмехнулся:

– Подстилка хороша, если на ней мягко и она греет. Глупец тот, кто станет швыряться таким добром. Полагаешь, король окажется столь глуп?

– Дурак!

– А золото, сколько ни обливай грязью и дерьмом, так и останется золотом. Но вот если дерьмо размазать по грязи, то уже не отделить…

– Ты это к чему?

– Вопрос был задан, ответ неглубоко хранился.

– А ты, Тевенен? Сможешь ли, поэт, дать эпиграмму?

Тот тоже наклонил голову, но в другую сторону.

– Попробую, не боясь оскорбить ею ушей вашей милости, – изысканно раскланялся шут. – Предмет не нов, хоть ли́ца рангом выше. Так вот ответ:

Дерьмом испачкать золото легко,

Однако смыть нетрудно – было и ушло.

Но вонь останется на том, кому это на ум пришло,

Кого воздвигли высоко.

Двор не слепой, мадам; ища виновника в навете,

Тотчас поймет, откуда дует ветер.

– Убирайтесь оба! – крикнула супруга регента.

Шуты, глупо улыбаясь, отвешивая поклоны и позванивая бубенцами, убежали.

Тем временем регент, все чаще ловя на себе игривые взгляды бывшей любовницы, откровенно недоумевал, хотя и отвечал на них. Как легко она забыла прежний инцидент! А ведь супруга не слепая, видит лучше всех, глаз не сводит с соперницы. Того и гляди из них искры посыплются! Едва отец вернется, она снова побежит к нему – и вот он, новый скандал! Ах, Анна, как же она не понимает! Неужели так быстро забыла годы опалы? Похоже, что так. А тут еще Ла Ривьер:

– Как она тебе, Карл? По-моему, ничуть не изменилась, даже похорошела. Видишь, все вышло по-твоему, как хотел. Да ведь новому повелителю – самый красивый цветок!

– Гастон, перестань трещать. Во-первых, я еще не повелитель, и когда им стану – известно лишь Богу. А во-вторых, я не могу отвечать на ее взгляды, игру слов – просто не имею права. Отец снова отправит ее в изгнание, и тогда уж больше мне ее не увидеть. Каково будет ей претерпеть вновь былое унижение?

– Так ты, стало быть, не желаешь отвечать на ее чувства лишь ради нее самой? А мне казалось, ты испугался жены.

– Вздор! Но я, хоть и не тиран, ее вмешательства в свою жизнь не потерплю. Она всего лишь жена, но не подруга; женщина, но не любовница. Я не вижу в ней ума государственного деятеля, а без этого она – не более чем самка, которая должна знать свое место. И она еще посмела в свое время пожаловаться отцу! Другая на ее месте сочла бы за счастье быть женой наследника престола и не стала бы совать нос не в свое корыто. Что же до Анны… Я не знаю, Гастон. Я влюблен, как и несколько лет назад, но эта женщина, как бы тебе сказать… добыча моего отца, и я не имею права отнимать ее у него.

– А если бы не отец?.. – осторожно осведомился Гастон.

– Она стала бы моей!.. Как и тогда. Но поскольку это невозможно, то и говорить больше не о чем. А позвал я тебя вот зачем. Карл Наваррский что-то притих; не нравится мне это. Змея тоже тихо крадется к жертве, а затем делает стремительный бросок.

– Если ты о Бургундии, то я согласен: твой наваррский зять не успокоится на том, что потерпел поражение в Нормандии два года назад.

– Мой отец сделал ошибку. У Карла Наваррского больше прав на Бургундию, нежели у него. Его бабка, та самая Маргарита, что была задушена в тюрьме в связи с делом о Нельской башне, – старшая из дочерей герцога Роберта и Агнессы Французской, дочери Людовика Святого. Ее внук на этом основании должен забрать герцогство себе. Король отнял у него это право. Что же оставалось внуку?

– Так ты его оправдываешь?

– В какой-то мере. Но не потому, что он мой зять. В большинстве случаев родственные связи напоминают поводья в руках у кучера: какая рука потянет, туда лошадь и повернет. Но королем, и ты сам знаешь, руководили иные мотивы: зять алчен, отпусти повод – и он потребует себе полкоролевства. Этот Капетинг – настоящая египетская казнь! – повсюду сеет зерна дракона. Как и отец, я порицаю его за жадность. Но это, увы, не единственный его недостаток. Он заключил союз с англичанами против короны, и этого простить нельзя. Он понимает это не хуже нас с тобой, а потому мы остаемся врагами. Вот почему я сказал про змею.

– Проклятый наваррец! Сколько бед от него! Будто мало нам своих забот, так еще и с ним хлопот не оберешься.

Карл какое-то время молчал, завороженно глядя в пламя очага, лизавшее три толстых полена, потом заговорил тихо и неторопливо, точно раскрывая собеседнику некую тайну:

– Всему виной смерть последнего Капетинга. Добрая треть знати королевства все еще ставит под сомнение законность правления Филиппа Валуа и его сына. Выражаясь проще, она недовольна. Власть потеряла всякое доверие у дворянства после нелепого поражения при Креси и потери Кале, после гибели нашего флота у Слейса, вследствие обесценивания денег. Вот откуда ропот. И во главе тех, кто выступает с оружием в руках против королевской власти, встал Карл Наваррский, старший представитель рода Капетингов.

– Чего же они хотят?

– Смены власти. И у моего зятя немало сторонников: графы Овернский и Булонский, их родственники в Шампани, города Фландрии, Гиени и Гаскони. У него есть друзья даже в университете, Генеральных штатах и среди родственников Робера д’Артуа, предавшего Францию из-за бургундского наследства. Вот потому и не следовало отцу озлоблять против себя Карла Наваррского, а он порубил головы его друзьям, а самого бросил в тюрьму. Ко всему этому добавилась Бургундия. Понимаешь теперь, какого врага мы