Глава восемнадцатая. Труба

Глава восемнадцатая. Труба

Когда понимаешь, что слов не хватает, чтобы выразить все что чувствуешь к человеку, становится невозможным дать ему удобный ярлык. Не прицепишь звание: друга, брата, родителя, любимой. Потому что чувств слишком много, они разные, многогранные по своей сути. А ведь ставя ярлыки мы привыкаем приписывать определенным людям определенные чувства, такие как любовь к родителям, нежность к любимой, или привязанность к друзьям. Но когда чувств к одному человеку несметное количество, и большинство из них совсем нехорошие, легко запутаться. Дать слабину, опустить важное, и превознести яркое, но по сути быстро уходящее чувство.

— Прекрати это, — требует брат.

А брат ли он мне, пускай и не по крови? Воспоминания тяжкий груз, они изменяются под грузом давности, но иногда причиняют всю ту же боль, вместо того что бы со временем ослабнуть. Вот и сейчас вижу перед глазами Ена и проклинаю ту, что встала между мной и единственным родным мне человеком.

— Нет, — повторяю холодно, отворачиваясь от него.

— Что значит «нет»?! Ты что ли просто будешь смотреть, когда остальные будут ее делить как кость? — кричит он с пеной у рта.

Глаза светятся красным, он на грани и мне так хочется толкнуть его в эту пропасть…

— Мне все равно, — повторяю холодно, смотря прямо в его серые глаза.

Не сходит с ума, не превращается, даже не уничтожает все вокруг. А я бы уничтожал. Я бы ломал все что попадется под руку, уничтожал все на своем пути, пути к ней. Но здесь брат, а мои слова пустой обман. Я тяну, играю сам не зная, что ожидаю от мелкого волка.

— Брат, это связывание, как ты можешь быть настолько…

— Равнодушным? Это вполне нормальное состояние, когда тебе ВСЕ РАВНО!!! — встаю напротив него, прекрасно зная, что мой последний крик не остался новостью для людей на улице.

Пускай тут поролон и звукоизоляция, вряд ли поможет от волчьего слуха.

— Жестоким, брат, — отвечает напротив брат, мрачнея на глазах.

— Если ты такой нежный, так сам пойди и сделай это. У тебя же кажется достаточно прав обладать этой игрушкой. Так бери, пользуйся! — сладковато говорю, хотя хочется истошно кричать.

Что я несу? Что кричу? Это уже не игра, это чувства, мерзкие чувства. Хочу сбежать из палатки, но коротышка преграждает путь с не скрываемой яростью на лице.

— Я не могу, — рычит сквозь зубы.

— Не можешь? Почему? У вас же, мать вашу, любовь, — моя показная ироничность перерастает в простую злость.

— Какая любовь, брат? Она выставила меня за дверь, сделав вид что понятие не имеет о нашем обряде, что забыла.

— И что, теперь ты решил мне поплакаться?

Может если бы это был кто-то другой, я бы и поддержал его. Да мне и сейчас хочется, настолько жалким он выглядит, но не могу. И здесь дело даже не в звере, дело во мне. Это моя ярость, моя злость, мои чувства и самое отвратительное — моя ревность. А от того что эта ревность во мне вообще есть, ещё более хреново. Потому что ревность не бывает без желания обладать всецело, так что сейчас от зверя в этом я не слишком отличаюсь. Возможно потому и говорю все это, вместо того что бы делать что-то по-настоящему с этим.

— Нет, — толкает меня от себя в сторону, — хочу, чтобы ты ее защитил.

— А я не хочу ее защищать! Ты же слышал, я отказался. Что тебе ещё надо? Сами иди ее спасай, не сомневаюсь, сразу на шею тебе бросится и все у вас будет хорошо, а мне ещё лучше.

— Да не могу я, брат! Думаешь я бы не сделал это раньше, если бы смог? Не могу! А против вашего связывания никто не пойдет, тебе стоит только показать, что зверь ее принял и все — никто не посмеет ее тронуть!

— Нет, — говорю тихо после его тирады.

— Брат, — унижается, из-за чего злюсь сильнее, чем до этого.

Что же эта мерзавка с нами сделала? На что заставляет идти и чем жертвовать. Желание разодрать ее на кусочки велико. Почти настолько же сильное, как желание вернутся в дом за ней. Вот только возвращаться не зачем, сама пришла, опять создавать мне проблемы.

— Она того не стоит, — бросаю, выходя из палатки.

***

Белый Волк, божество, в которого верят оборотни. Но которому не поклоняются и не молятся. Статуя, размером в четыре на пять метров, из белого камня, с ожерельем из драгоценных кристаллов само по себе явление редкое, а тут ещё и странное почти что волшебство под новый год появляется. Никогда не верил в эту чушь, возможно потому что моего желания Белый Волк никогда не выполнял. Из года в год, оно одно и тоже, пускай в разных интерпретациях — убить зверя. За все годы этот кристалл так и ни разу не засветил мне, показывая, что моё желание сбудется. Остальные конечно говорят, что он действительно волк помогает, вот только я не верю. Судя по тому как погрустнел Дима, когда камни не загорелись, загадал он быть со своей Ниной, что весьма логично. Подхожу следом, касаюсь следом холодного камня.

Что бы такое загадать? То же самое что ли? Разве это не глупо и безнадежно? Зверь не исчезнет так просто, по взмаху волшебной палочки. Может просто спросить, и ждать от вселенной ответа на свой вопрос, как остальные? Почему-то мне кажется это ещё более глупым, чем загадывание желания. Но даже если так, чтобы мне хотелось узнать в божества, на какой вопрос я не могу дать ответ сам? Только на один: почему именно она?

Отхожу от камня, поворачиваюсь так и не заметив и лучика света. И что теперь? Я не узнаю почему меня связало именно с ней? Да ладно, звучит так глупо, похоже эта глупая магия не действует только со мной.

Почему-то я думал, что с ней все будет так же, но оказалось нет. Кристалл засеял так сильно, что эта глупышка умудрилась чуть ли не ослепнуть, даже пришлось помогать ей дойти к Марго и остальным. Для этого я и за руку взял, вот только отпустить не мог, даже когда отвел. Даша продолжала энергично тереть глаза и казалась такой беззащитной, что уродское связывание снова заиграло на моих нервах. Как будто какой-то неведомый голосок шептал: «защити, спаси, убереги». Вот, только несмотря на все слова, самую большую угрозу для этой плаксы все ещё представляю я. Как только она перестала тереть