тем, что встречались на беломорских петроглифах. Сердце ёкнуло: что, если здесь поджидает каменный лучник?

Остановившись, чтобы отдышаться, Белый потёр шею – пот насквозь вымочил бинты, разъедая недавний ожог. Перед глазами плясали белые мушки, и поначалу почудилось, что открывшийся кошмар – лишь плод разыгравшегося под действием усталости и сон-травы воображения.

Белый царапнул ожог. Боль вернула в реальность, и камни стали реальностью, и косточки под ногами. А ещё – Гнездо.

Скрученное из веток и костей, скреплённое слюной и болотной жижей, оно возвышалось, точно детище какого-то безумного скульптора. В нём не было ничего гармоничного – рёбра и черепа выступали под самыми немыслимыми углами. Шипастые стены из зубов, рогов и когтей покрывал бурый налёт. И там, зацепившись за шипы, краснела куртка Альбины Воронцовой.

У Белого задрожали руки. Всматриваясь в белесую мглу, он осторожно пошёл к Гнезду.

Он боялся оступиться – камни то и дело соскальзывали, крошились, под ногами лопались хрупкие птичьи кости. Сорвёшься вниз – останешься вечно лежать под холодным карельским солнцем, пока сам не превратишься в скелет.

Подтянувшись на руках, Белый забрался внутрь.

Пол покрывал птичий пух. Кроме Альбининой куртки, поблёскивала россыпь кукольных глаз, пестрели стикеры с мультяшными персонажами, а ещё лежал потрёпанный рюкзак, пионерские значки, галстуки и чьи-то кроссовки. Был тут букварь, составленный на церковнославянском, и дореволюционный молитвенник. С ориентировок «Лизы Алерт» глядели пропавшие дети.

Белый поднял одну, знакомую – мягкое лицо в обрамлении льняных волос. Аня Малеева, пропавшая десять лет назад и найденная только теперь, но навсегда оставшаяся двенадцатилетней.

Вот куда его привела навка – в колыбель детоубийцы, свитую Великим Вороном не для будущих воронят, а для существа, гораздо более опасного, чем сам Ворон. Туда, где Максим Пантюшин, насытившись непрожитыми годами своих жертв, будет спать и набираться сил для новой охоты.

Фотография выпала из разжавшихся пальцев и плавно спикировала вниз.

В то же время Белого накрыла тень.

Он инстинктивно скорчился, вжимаясь в стену, и сквозь пальцы, прикрывающие лицо, увидел гигантскую птицу – Ворон опустился на скальный уступ, вперив в непрошенного гостя немигающий чёрный глаз.

– Выходит, ты всё-таки нашёл его раньше нас, – хрипло произнес Белый.

Ворон не ответил – в изменённой птичьей форме Оксанин отец утратил речь, и Белый продолжил:

– Что он обещал тебе? Поделиться жизнью твоей собственной внучки?

Ворон склонил голову набок. Исполинские когти оставляли на камнях глубокие борозды.

– Но ты ошибаешься, помогая ему. Он не двоедушник и больше не человек. Он выйдет из очередной спячки сильнее, чем раньше и тогда примется за всех вас.

Клюв приоткрылся, издавая сиплое карканье. На Белого дохнуло вонью гниющего мяса, и он прикрылся рукавом. И на мгновенье потерял Ворона из вида.

В то же мгновенье Белого обдало ураганом от взмаха гигантских крыльев. Удар страшной силы вышиб воздух из легких, и они сжались, как бумажные пакеты. Белый упал на одно колено. Мир двоился, рассыпаясь мозаикой, в горле стало солоно от крови.

Он всё-таки успел перекатиться и отползти, прежде чем Ворон спикировал вновь.

Крылья взвихрили пух, воздушная волна накатила, как цунами. Кашляя, Белый выгреб из кармана пригоршню сон-травы. Её оставалось немного – хватит ли на такого гиганта?

Он выждал, пока чернильная тень не наползёт на Гнездо снова. С каждым взмахом крыльев вокруг закручивались вихри. Пух лез в глаза и нос – хорошо, что вовремя заткнул ноздри марлей. Изловчившись, швырнул высушенную траву через плечо. Клюв царапнул стенку Гнезда, выбив несколько мелких косточек и ногтей. Из дыры свисали льняные нити, и Белый только теперь понял, что это волосы.

Подкатила тошнота.

Прикрывшись Альбининой курткой, точно щитом, в прореху рукава он наблюдал за беспорядочным движением птицы. Ворон забирал влево, почти касаясь крылом каменных уступов. Маховые перья сминались о скалы.

Если бы вышла луна.

Если бы рядом было хоть немного свежей крови.

Если бы Белый мог измениться прямо сейчас…

Он шарил по дну, выискивая хоть что-нибудь острое – не нож, так камень, не камень, так берцовую кость. В руку легло заострённое ребро. С первобытными чудищами нужно сражаться первобытным оружием, не так ли?

Усмехнувшись, Белый взвешивал кость в руке, следя за ползущей по скалам тенью. Мельтешение крыльев упорядочилось, выровнялось, круги стали уже, тень ближе.

Ворон нацелил когти.

Зарычав, Белый подпрыгнул, вонзая кость в сморщенную лапу. Издав высокий крик, Ворон отпрянул, и Белый от толчка отлетел в сторону. Он облизал губы, ощутив знакомый железистый привкус. Его это кровь или всё-таки Ворона?

Ответ пришёл вместе с глубинной дрожью.

Ногти лопнули и отслоились, выпуская кинжалы когтей. Выгнулся хребет, и череп затрещал, распираемый изменением – так быстро он не менялся никогда. Не стало ни страха, ни боли, ни упорядоченных мыслей, рождённых человеческим разумом. На смену пришли голод и ярость.

Добыча парила, орошая кровью шерсть, и волк жадно следил, пока Ворон приблизится снова, чтобы нанести смертельный удар.

В нём было много мяса и крови. Так много мяса и крови, что вечный голод, терзавший перевертня, мог бы наконец отступить. Волк был бы доволен и разлёгся бы в Гнезде, на пуховой подстилке, вылизывая сытое брюхо. А, переждав зиму, отправился бы дальше в Лес, в неведомые охотничьи угодья, где будет много нового мяса.

Клюв вонзился совсем рядом.

Белый отпрыгнул, успев куснуть птицу за хвост. В пасть тотчас набились перья. Кашляя, Белый тёр морду лапой, чихнул и пропустил удар – на этот раз Ворон ударил в хребет. Мир лопнул, и Белый покатился по Гнезду, подвывая и пытаясь, но не имея сил подняться. Небо и скалы скрутились в спираль, птичья тень множилась, плясала, как отражение в лужах.

Пустив слюну, Белый вцепился в нацеленную на него лапу.

Кость хрустнула, ломаясь. Ворон дёргался, ронял перья, но вырвался, оставив в пасти перевертня фалангу с изогнутым когтем. Коготь – это не вкусно. Коготь может пропороть брюхо, если его проглотить, и Белый с сожалением его выплюнул. На лапы он поднялся с усилием и, опустив гудящую голову, пустил слюну – добыча ускользала, а этого нельзя допустить.

Сгруппировавшись, Белый следил за мельтешением птицы. Круги сокращались, воздушные вихри вздымали шерсть, били по бокам, как невидимые плетки.

Он вцепился в маховые перья и дёрнул так, что Ворон с грохотом врезался в сложенный из костей и веток край Гнезда. Шипы пропороли грудь, до носа перевертня донёсся пряный и такой долгожданный запах.

Он подкрался со стороны. Трепыхаясь, птица разевала клюв – между костяными пластинами сновал багряный язык.

Белый нацелил клыки.

В то же время скалы потряс грохот.

Он выбил из-под лап опору, опрокинув