– Давно началось?

– Что? – удивлённо подался к нему вышедший.

– Ну, эта… венчание!

– Так вы опоздавший? – Военный врач явно торопился, и ему некогда было разговаривать. – Заходите, и сами всё увидите! Недавно!

Рядом с храмом не было нищих, это было удивительно и смотрелось необычно, Жамину захотелось, чтобы они были, и он бы сделал хотя бы одно доброе дело.

«Сколько ещё ждать?» – пришла мысль, и вдруг пришла другая: «И чего? Чего ждать-то?» Он загнал в глубину души и Серафиму и Лауму, незачем им было всё это видеть, а особенно Лауме. Жамин её жалел. Видел не часто, только когда Смолин уезжал из отряда не меньше чем на трое суток. Тогда Жамин оставлял отряд на подхорунжего и выводил Дракона «промяться», как он это объяснял подхорунжему. Дракон веселился, подплясывал, кусался, понимал, куда идти, потому что в Риге Жамин в седло почти не садился. И вправду застаивался, как и сам Жамин.

Лаума встречала со сдержанной улыбкой, а мальчишка кидался. Жамин принимал его тоже сдержанно, но по голове гладил, с двумя макушками, одна на лбу, будто корова зализала. И старуха, бывшая хозяйка, улыбалась, еле углядишь из-под морщин. Жамин как-то повёз Лауму к гроту, но она покраснела и заупрямилась. Настаивать не стал.

Ждать пришлось недолго и не того, чего ждал: только что мимо него прошёл высокий, красивый, статный полковник. Он вышел из собора и, ответив на приветствие Жамина, ушёл в город, и только что дошло, что это прошёл его бывший командир, полковник Вяземский. Жамин аж вздрогнул, когда осознал и повернулся, но Вяземского уже не было. И вдруг ему захотелось его догнать! Захотелось догнать, и упасть на колени, и взмолиться, чтобы забрал, забрал с собой, подальше от этой Риги, то ли военной, то ли мирной, но точно, что пьяной. Вдруг он понял, что Рига это совсем не его место. Не ради того, чтобы играть со Смолиным в карты, он надел форму, что то, что он сейчас в мирной Риге, никак его не оправдывает перед укорявшей его в его же сознании Серафимой и не возвышает перед выходящей замуж за военного хирурга Еленой Павловной. Даже Лаума видит в нём военного, она им любовалась, когда он надевал китель с золотыми погонами и орденами и опоясывался шашкой. На Вяземском был Владимир, была Анна, Стани́слав двух степеней, Георгий на шашке и на груди. Жамин даже удивился, как это он фотографически всё запомнил, а особенно что ордена были с мечами, боевые. И одежда полковника свидетельствовала, что он с фронта: чуть застиранная, чуть заглаженная, не штабная, не тыловая, чего он тут насмотрелся. И Жамин стал разрываться на части: на собор, что перед ним, тут он прощался с Еленой уже окончательно, и за спину, где в это время шёл полковник, шла настоящая война, а не война с похмельными мордами подчинённых и картами Смолина: трефа, вини, бубна…

«Надо уходить, надо уходить… – твердил себе Жамин и не мог двинуться из-за кустов сирени. – Сейчас венчание кончится… надо уходить!»

В его уши вдруг ворвался шум города, моторы, гудки, окрики возниц, далёкие артиллерийские выстрелы – гром при ясном небе… Жамин сжал до боли кулаки. Был бы сейчас его Дракон, он погнал бы куда глаза глядят, но Дракон остался в расположении, не ехать же на нём в храм, это ведь не казарма, и коновязи нет. Он приехал на извозчике, и он уедет на извозчике, и теперь он понял, куда… надо ехать к Лауме. Но сначала в расположение, за Драконом.

«Оставлю подхорунжего за себя… Смолин всё одно в Петрограде!»

Он только стал поворачиваться от храма, как краем глаза увидел, что из собора выходит свадьба, появились шаферы и подружки невесты, они сделали коридор от входа на крыльце и ступеньках, и жених и невеста выйдут вот-вот…

Он отвернулся.

До проезжей части дошёл, не помня себя.

Вдоль тротуара в ряд стояли извозчики и два автомобиля, ждали свадьбу, это был хороший заработок, это не поменялось даже в прифронтовой Риге, он пошёл к стоявшему первым. На Жамине был мундир с золотыми погонами, лихач, только что дремавший, очнулся, услышав, что свадьба выходит.

– Ваше сиятельство! – Он увидел Жамина и, видать, ошибочно принял его за ша́фера. – Доставлю, куда пожелаете, какая предпочтительная ресторация?

Жамин сказал, куда ему нужно, тут лихач, видимо, усомнился, со свадьбы ли этот франт в золотых погонах, но деньги тот предложил стоящие, и лихач щёлкнул вожжами по лоснящемуся крупу запряжённого рысака, рысак стал перебирать ногами, зацокал копытами, и всё ожило. Жамин поднялся в коляску, и они тронулись.

«А может, подать рапорт? – вдруг пришла в голову мысль. – Я боевой офицер, драгун, каких щас в войсках не хватает, имею опыт… Написать бумагу, догнать полковника и вручить прямо ему, а?» Но холодок пробежал по спине – значит, надо просить! Просить полковника принять его обратно в полк, а если откажет… тогда что? Нет! И Жамин понял, что это «Нет!» окончательное.

«А если просто подать рапорт, и пусть возьмут, куда возьмут…» В этом Жамин увидел для себя выход и успокоился.

«А с деньгами, хрен с ними!..» – решил он про долги Смолина. Сейчас его оставшееся в Твери хозяйство работало не с такой выгодой, брат жаловался, что война забрала «самолучших» работников, сильно выросли цены на всё, не только на рыбу, которую брат продавал, но и на всё то, что он покупал, но брат был честный и регулярно присылал Фёдору Гавриловичу его долю.

«А на фронте, на передовой, деньги и не понадобятся!»

И вдруг Жамин похолодел, он вспомнил, что рапорт придётся подавать «по команде», то есть сначала поручику Смолину. Он его, рапорт, рассмотрит, конечно, примет решение и только тогда даст ход. Или не даст ход. Жамин стал крутить головой по сторонам, в надежде, не идёт ли поблизости полковник Вяземский, вот бы ему – прямо в руки, а Смолин пусть утрётся, когда получит приказ об откомандировании его «кошелька», да не куда-нибудь, а на фронт, на передовую. Тут-то он сопли по своему благородному личику и разотрёт и горюшко-то и испытает, потому что в каждом месте в Риге, где метали банк, знали, «каков субчик поручик Смолин, как есть шулер и продувная бестия!». Поэтому, благодаря своим гвардейским связям или ещё чему, и наладился тайно ездить в Петроград, всё же в столице места побольше, сейчас он как раз туда и направляется. Жамин велел извозчику повернуть направо и ехать к штабу 12-й армии, куда мог пойти полковник Вяземский.

Он увидел Вяземского, когда тот проходил мимо охранявшего вход в штаб часового. Часовой встал во фрунт, прижал к груди винтовку, и Вяземский козырнул, шагнул на ступеньки и исчез в дверях. До него оставалось шагов тридцать.

– Поворачивай! – скомандовал Жамин извозчику и подумал: «Всё одно бумаги нет, и хрен с ним, меньше позору, коли откажут!»

Когда жизнь загоняла Жамина, он уходил в себя, и там самим собою и становился.

Извозчик уже понял, что его пассажир не имеет отношения к свадьбе, и стал ныть. Жамин плюнул, рассчитался и сошёл, до мостов через Двину было недалеко, всего-то через старый город.

«Ща приду и напишу рапорт, а коли будет артачиться, напомню про долг!» Он шёл по изгибающимся улочкам, краем глаза видел старые дома, которые с каждым разом ему всё больше и больше нравились, но он отгонял от себя эту укреплявшуюся симпатию, потому что знал, что не его это, не русское, не православное. Правда, иногда возникал вопрос: «Ну и што, люди-то и здесь живут наши, вон какой красавец храм отгрохали, и ещё строют!»