Лишившиеся Теребердея, ногайские мурзы пришли в шатер Девлет-Гирея и стали слезно просить отпустить их по округе за кормом и едой, поскольку обоз они потеряли под Москвой. Хан Гирей, справедливо полагая, что они наберут полон и умчатся прочь в свои степи, отъезжать никому не разрешил.

1 августа «съемного бою» тоже не было. Подошли пешие полки янычар и стали лагерем рядом с татарами и ногайцами. Янычарами командовал Энвер-паша.

Турки попробовали переправить через Оку возле Дракино пушки, но плохо сведущая в плотницком деле обслуга сбила неустойчивые плоты и те перевернулись. На дно пошло восемь первоклассных осадных орудий. Виновным слугам отрубили головы и начали строить мост для переправы оставшейся артиллерии. Ибрагим-бей для верности остался руководить строительством моста и переправой через него пушек.

Энвер-паша без командира янычар вмешиваться в ход боевых действий, которыми руководил теперь Девлет-Гирей, не стал. После пленения Дивей-мурзы высокопоставленный турецкий чиновник понял, что эта военная кампания может плохо закончится и изыскивал способы как бы свалить все неудачи на крымского хана.

Русские, несмотря на то, что находились под защитой дубовых щитов, понесли немалые потери. Павших в гуляй-городе относили за холм и складывали рядами возле дубравы, где стояли лагерем казаки и тяжелая конница.

Павших в боях перед холмом русских воинов удалось подобрать далеко не всех – они лежали вперемешку с татарами в одном общем кровавом месиве. Кое-где горы из трупов людей и лошадей достигали в высоту двух сажен и разобрать их в условиях постоянных вылазок татар было невозможно.

Воротынский стоял в одном кафтане, без тяжелых доспехов, от которых устал во время боя, возле тыловых ворот гуляй-города и сам подсчитывал понесенные за вчерашний день безвозвратные потери – проносимых мимо него стрельцами павших русских воинов.

«Еще пару дней таких боев и войско сократится наполовину, – думал он. – Однако еще хуже, если татары снимутся и уйдут к Москве. В открытом поле их победить будет вообще невозможно».

Ситуацию осложняло то, что оставшиеся в гуляй-городе стрельцы, пушкари, земская пехота и обслуга страдали от нехватки воды и продовольствия. Воду приходилось возить в бочках издалека, с речки Пахры, поскольку вода в Рожайке была затхлой и непригодной для питья. Бочек было мало и шесть тысяч человек гарнизона деревянного города мгновенно выпивали привезенную обслугой воду. Практически всех коней обоза держали в дубовой роще, где они могли пощипать траву, листья кустов и молоденьких деревьев, попить воду из реки.

Доставленное Петром продовольствие закончилось. Пришлось готовить похлебку из побитых татарскими стрелами лошадей, заправляя ее бывшим у воинов с собой пшеном и толокном.

Приготовлением похлебки для артельщиков и для бывших под их опекой тяжелораненых воинов заведовала жена Гордея Наталья с дочкой Настей. Они непрерывно варили ее одновременно в двух полковых котлах. Остальные воины занимались приготовлением пищи самостоятельно.

Казаки питались привезенным с собой салом и лепешками. Немцы ели, приготавливаемые им маркитантами блюда. Телеги маркитантов стояли в дубраве, те готовили на кострах еду и потом носили ее в деревянных бадьях на позиции немецких наемников. С русскими немцы едой не делились.

Евфросиния с сестрой организовали недалеко от тыловых ворот деревянной крепости импровизированный госпиталь. Пережидая дневные татарские атаки вместе с ранеными под днищами телег, они при свете костра всю ночь извлекали стрелы из тел, промывали и перевязывали резанные и колотые раны.

Матери и тетке помогала Авдотья. Она давала раненым пить отвары, промывала и перевязывала им легкие раны. Настя носила воду и похлебку тем раненым, кто не мог сам двигаться. Раненых было много, женщины и девочки выбивались из сил.

Закончив перевязку одного из раненых стрельцов, Евдокия увидела стоявшего рядом с ней Воротынского. По его лицу медленно сочилась кровь.

– Михаил Иванович, дайте я вам перевяжу рану и напою отваром, чтобы кровь остановить, – сказала она воеводе не терпящим возражения голосом.

Левая бровь Воротынского была еще вчера рассечена косым ударом татарской сабли и, из-за плохой сворачиваемости, из раны до сих пор сочилась кровь. В то время диагнозов о плохой сворачиваемости крови ставить не умели, но справляться с недугом могли.

– Авдотья! – позвала мать, дремавшую под телегой после тяжелой ночной работы дочь. – Принеси чистую льняную полосу и завари кружку пастушьей сумки – трава рядом с тобой лежит.

Главнокомандующий послушно подошел к позвавшей его знахарке и сел на стоявшую рядом телегу. Евфросиния омыла его рану чистой водой и перевязала принесенной дочерью льняной повязкой. Ткань для перевязки в их импровизированном госпитале давно закончилась, и дочка оторвала полосу от подола своей рубашки. Думавший о своем Воротынский заметил это, но не придал большого значения. Он терпеливо ждал, когда ему обработают рану.

Потом воевода мелкими глотками стал пить приготовленный Авдотьей в глиняной чашке горячий настой.

– Целительница, как тебя зовут? И как это ты с другими женщинами оказалась у нас в военном лагере? – спросил он своего лекаря.

– Меня зовут Евфросиния, а сюда нас с сестрой и дочкой привел тот, кто покровительствует людям, врачующим раны.

– А как зовут этого покровителя? Не Дмитрий ли Иванович?

Молодая женщина улыбнулась, сообразив, что Воротынский видел ее разговаривающей и обменивающейся любовными взглядами с Хворостининым.

– Небесный покровитель лекарей – святой Пантелеймон, – ответила со знанием дела знахарка. – А у князя Хворостинина я служила ключницей в Смоленске. Мы привезли обоз с провиантом в гуляй-город, да так и остались здесь, поскольку татары все кругом обложили.

Воротынский хотел что-то еще уточнить о ее отношениях с Хворостининым, но Евфросинья искусно перевела разговор на другую тему:

– Вам, Михаил Иванович, надо пить настойку пастушьей сумки регулярно, чтобы кровь стала густой. Надо заваривать кипятком щепотку сухой травы и пить каждый день по чашке. Вот только куда эту траву вам положить с собой? – молодая женщина стала оглядываться по сторонам.

Тут стоявшая рядом Авдотья достала из кармана своего сарафана тот самый оберег, который в свое время не успела вручить Хворостинину. Теперь по поверхности небольшого холщового мешочка уже была вышита красно-белая роза с четырьмя небольшими зелеными шипами по краям.

Молодая знахарка взяла большой пучок сухой травы, положила его в мешочек, крепко затянула шнурком, и сама засунула воеводе в карман кафтана. При этом она случайно запачкала мешочек кровью воеводы, пролившейся ранее на его кафтан.

– Воевода, – со всей серьезностью сказала Авдотья, – пусть тебе не только трава выздороветь помогает, но и мешочек этот с вышивкой служит оберегом от грозящих опасностей.

Конечно, девочка не могла знать, что красно-белая роза с зелеными шипами – это герб правившей в это время в Англии династии Тюдоров, однако вышила она именно его.