– Михаила Черного, так Михаила Черного. Пиши приказ, – обратился командующий к присутствовавшему на совещании дьяку, прикомандированному к войску из Разрядного приказа.

Воротынский тогда обратился к начальнику пушечного наряда:

– Князь Коркодинов, что у нас огнестрельными припасами?

– Пороха, воевода, осталось только чтобы два дня продержаться, а ядер уже почти и нет. Мы их по два закладывали в пушку, чтобы с близкого расстояния сразу больше всадников побить. Опыт был удачный, но ядра подходят к концу. Собрать удалось под горой немного – и то пришлось их выковыривать из трупов».

– Давайте цепями железными заряжать, – встрял, как обычно, в разговор Петр. – У нас их целых две телеги есть. Я в книге немецкой видел, как используют сделанные из двух половинок ядра, скрепленные цепями для стрельбы по пехоте.

– Вот и решили с метательными снарядами, – утвердил предложение Петра Воротынский. – Пешие ополченцы будут держать фланги за турами. Ты, Дмитрий Иванович, останешься в гуляй-городе с пятью сотнями своих стрельцов, немцами, пушкарями и обслугой. Как последние снаряды выпустите, так нам сигнал подадите к атаке и сами в рукопашную выходите.

– Мы над гуляй-городом стяг поднимем, что мне Иван Васильевич подарил», – предложил Хворостинин.

– Так и сделаем. Все свободны, кроме Хворостинина и священника, – закончил совещание Воротынский.

Воеводы разошлись. Главнокомандующий хотел обсудить с оставшимися, как утром провести перед боем богослужение, но им помешали. Стоявший на страже у шатра стрелец сказал, что к Воротынскому просится какой-то дворный человек.

Вошел нескладный, с всклокоченными рыжими волосами и нелепо одетый дворный человек из полка князя Репнина. Глаза вошедшего горели, держался он уверенно.

Дворянин, ни к кому лично не обращаясь, стал говорить с устремленным вовнутрь себя взглядом:

– Мне сегодня ночью видение было. Пришла молодая женщина, одетая во все черное, но не монашка. Светлое лицо ее закрывала тень от платка, повязанного на манер монашеского куколя. Лицо было до боли знакомо, но я никак не мог вспомнить, где раньше ее видел.

Женщина сказала мне: напиши письмо, якобы от московского воеводы князя Юрия Ивановича Топлякова, чтобы мы в гуляй-городе крепко стояли только один день, потому как к нам из Великого Новгорода идет на помощь сорокатысячная рать. А во главе этой рати сам царь Иван Васильевич. Иди сюда, в лагерь со стороны, да мимо татарского наряда, чтобы он тебя в плен взял и то письмо забрал.

Нескладный дворянин после этого посмотрел прямо на Воротынского:

– Я, Михаил Иванович, грамоты не знаю и написать письмо не могу. Вели кому из своих слуг такое письмо написать, а я сделаю так, чтобы оно попало прямо к Девлет-Гирею, как мне Богородица велела.

Всем присутствовавшим в палатке было ясно, что дворянин обрекает себя этим поступком на верную смерть в татарском плену, но рассуждать на эту тему, а тем более отговаривать его никто не стал. Каждый вносил свою лепту в общее дело.

Иллиодор достал из своей неизменной холщовой сумки бумагу и чернильницу с пером, написал нужный текст, свернул лист в трубочку и перетянул льняным шнурком. Шнурок он отрезал от веревочки, которой небольшая икона Николая Святителя крепилась к полотну палатки. Потом священник залил концы шнурка сургучом и припечатал его серебряной московской копейкой, на которой был изображен Георгий Победоносец – покровитель столицы.

Отец Иллиодор передал фальшивое письмо рыжему дворянину и при этом спросил:

– А как тебя зовут, добрый человек?

Дворянин деловито спрятал письмо за пазуху колом сидящего на нем вытертого кафтана, перекрестился и скромно ответил:

– Господь Бог знает, как меня зовут и этого достаточно. Для вас же я просто русский человек.

Несуразный рыжий дворянин перекрестился, глядя на образ Николая Святителя, поклонился всем в пояс и вышел из шатра.

Воротынский и Хворостинин молча проводили его взглядом. Иллиодор же сказал, тоже ни к кому лично не обращаясь:

– Если Богородица выбирает среди нас тех, кто идет на мученичество, то она помнит про нас и будет нам сила Небесная в подмогу.

В лагере тем временем шла будничная подготовка к грядущей битве.

Вся конница отошла из гуляй-города к дубовой роще. Всадники точили сабли, вострили подобранные на поле боя стрелы, перетягивали луки.

Лагерная обслуга из числа земских мужиков искала под холмом ядра, оттирали их от крови, носила к пушкам и складывала рядом с ними в небольшие пирамидки.

Пушкари чистили свои закопченные от непрерывной стрельбы орудия.

Петр вместе с расчетом одной из пушек примерялся, как ловчее укладывать в ствол доставшиеся от Тавила металлические кандалы. Тут же, на наковальне Тавила, умельцы соединяли заклепками попарно кандалы в метательные снаряды.

Стрельцы чистили пищали и отливали из свинца для них пули. Ополченцы-пехотинцы точили топоры и рогатины.

Гордей прикреплял царский стяг к двум связанным вместе древкам от рогатин.

Наталья варила похлебку и кормила ею раненных воинов.

Авдотья и Настя спали на охапке соломы под телегой все перемазанные в крови раненых воинов, которых целый день поили и кормили. Сил отмыться у них не было, да и воды для этого не хватало.

Евфросиния сидела на телеги и пыталась заставить себя съесть кусочек сушеного сыра, который ей принесла Гордеева Наталья, давно догадавшаяся о ее беременности.

Вдруг ведунью, как молнией поразило. Она положила сыр в карман сарафана и пошла искать Хворостинина. Она до сих пор не сказала своему любимому, что ждет от него ребенка. Все боялась, что он подумает, будто хочет этим привязать к себе. Тут же, перед решительным боем, когда Дмитрий Иванович, а возможно и все обитатели гуляй-города могут погибнуть, такого рода опасения стали совершенно пустыми. Значение имели только их жизнь с князем, жизнь их ребенка и дышащая им в лицо смерть.

Хворостинин в это время вышел из шатра и сам искал встречи с возлюбленной – хотел провести с ней немного времени перед завтрашним сражением.

Они встретились прямо около шатра и бросились друг к другу в объятия. Евфросиния прижалась к грубому сукну монашеской рясы воеводы, в которую он все еще был облачен и, пряча глаза, прошептала своим низким бархатным голосом:

– Дмитрий Иванович, у нас будет ребенок. Сын, я знаю. Когда-то давно ты спрашивал, что я прочитала по линиям твоей руки, а я промолчала. Я увидела, что рожу тебе трех сыновей. Хочу, чтобы ты знал об этом перед битвой и берег себя ради наших детей.

– Евфросиния, радость какая! – обрадовался Хворостинин и хмурое лицо его посветлело. – Выходи за меня замуж. Я давно хотел тебе это сказать, но все было недосуг. Попросим Иллиодора, чтобы он нас прямо сейчас обвенчал.