Женщина переводит взгляд на меня.

– Извини, – говорит она.

– Ты ей сказала, что он стоит сейчас прямо тут, на кухне? – спрашивает Берни.

– Нет, я не могла, – отвечает женщина. – Господин Брайан разрешил ей держать дверь закрытой. Он беспокоится, что у нее будет еще один приступ.

Берни опускает голову в раздумьях. Она указывает рукой на женщину, все еще глядя в пол.

– Илай, это Дебби, – произносит она.

– Счастливого Рождества, Илай! – говорит Дебби.

– Счастливого Рождества! – откликаюсь я.

Берни вскидывает голову и обращается ко мне:

– Слушай, малыш, тебе сказать прямо, или припудрить все это шоколадными сливками и украсить сверху вишенкой?

– Говорите прямо, – отвечаю я.

– С ней нехорошо, Илай, – вздыхает Берни. – Она ничего не ест. Она не выходит из своей камеры. Я не помню, когда она в последний раз выходила на улицу во время дневной прогулки. Какое-то время она посещала мои кулинарные курсы, но потом забросила это. Она в сумраке, Илай. В мрачном темном месте.

– Я знаю, – говорю я. – Именно поэтому я и попросил Дрища доставить меня сюда.

– Но она не хочет, чтобы ты видел ее в таком состоянии, понимаешь?

– Я знаю, что она не хочет меня видеть, – говорю я. – Знаю. Но дело в том, Берни, что на самом деле она хочет меня видеть, даже если вроде бы и не хочет, и мне нужно пойти туда и сказать ей, что все будет хорошо; потому что когда я говорю ей, что все будет хорошо, – так всегда и происходит. Все всегда получается хорошо, когда я говорю ей, что так и будет.

– Так, позволь мне все прояснить – ты просто пойдешь туда, скажешь своей маме, что с ней все будет замечательно в этой дыре и, – Берни щелкает пальцами, – вуаля, все в порядке с Фрэнки Белл?

Я киваю.

– Вот так просто? – недоверчиво спрашивает она.

Я киваю.

– Как по волшебству?

Я киваю.

– Ты какой-то волшебник, Илай?

Я отрицательно кручу головой.

– Нет? Да ладно, малыш, может, ты новый Гудини из Богго-Роуд? – насмешливо произносит она. – Может, Дрищ прислал нам всем нового Гудини, чтобы волшебным образом вытащить нас отсюда? Ты можешь это сделать, Илай? Может, ты взмахнешь своей палочкой и наколдуешь, чтобы я перенеслась прямо к железнодорожной станции Даттон-Парк и смогла увидеть кого-то из своих детей. У меня их пятеро, где-то там снаружи. Я была бы рада увидеть хотя бы одного из них. Может, мою младшенькую, Ким. Сколько лет сейчас должно быть Ким? Деб, ты как считаешь?

Дебби качает головой:

– Брось, Берн. Бедный мальчик зашел так далеко. Давай просто отведем его встретиться с мамой. Это же Рождество, ради всего святого.

Берни поворачивается ко мне.

– Ей нужно просто увидеть меня, хотя бы на минутку, – говорю я.

– Я присматриваю за твоей мамой, малыш, – говорит она. – И ни одна мать в мире не захотела бы, чтобы ее ребенок видел ее такой, какова она сейчас. Почему я должна позволить тебе пойти туда и причинить ей боль еще сильнее, чем она и так испытывает? Просто чтобы сделать тебе Рождество немного веселей?

Я вглядываюсь ей в глаза так пристально и серьезно, что могу видеть ее стальную душу.

– Потому что я не знаю никакого волшебства, Берни, – отвечаю я. – Потому что я ничего ни о чем не знаю. Но я знаю – то, что мама рассказывала вам о нас с братом, – это все правда.

– Что именно? – спрашивает Берни.

– То, что мы особенные.

Берни вздыхает.

– Через десять минут нам пора раздавать обед. Сиди в подсобке тише воды ниже травы, понял меня? И жди.

В этот рождественский день заключенные блока «Б» исполняют мюзикл на импровизированной сцене в рекреационном зале; а дамы из блоков «С», «Д», «Е» и временных камер блока «Ф», куда помещают новоприбывших, когда все основные камеры заполнены, все собрались здесь – на радостный и долгожданный послеобеденный концерт. Представление блока «Б» – это слияние рождественской истории и мюзикла «Бриолин». В спектакле задействованы женщины-заключенные, две из которых играют Марию и Иосифа в образах Джона Траволты и Оливии Ньютон-Джон[43]. Все три волхва – компания девиц «Розовые Леди» из того же мюзикла. В роли младенца Иисуса – кукла, одетая в кожаную курточку, и вместо того, чтобы провести ночь в яслях, будущий Господь и Спаситель отдыхает в багажнике картонного автомобиля «Бриолиновая Молния». Спектакль называется: «Рожденный танцевать хэнд-джайв». В кульминационный момент пьесы Мария, поющая «Ты тот, кого я жду на Рождество», взрывает зал овацией, и громовые аплодисменты эхом разносятся по блоку «Б». Даже надзиратели, трое грузных мужчин в коричневой униформе, стоящие в трех точках вокруг аплодирующей публики, невольно увлечены бурным кабаре-стилем женщины в черных облегающих легинсах, играющей Марию.

– Ну ладно, погнали, – шепчет Берни, стремясь максимально использовать притягательность и красочность спектакля, отвлекающего всеобщее внимание на сцену.

Я сижу внутри большого черного мусорного бака на колесиках, и Берни тянет меня за собой, накрыв сверху крышкой. Под ногами у меня бумажные тарелки, убранные с тюремных столов после рождественского обеда. Я по щиколотку в остатках консервированной ветчины, баночного горошка и кукурузы. Берни выкатывает меня из тюремной кухни, провозит через столовую, пересекает открытое пространство на задах рекреационного зала, проносится мимо зрителей, не сводящих глаз с Марии. Она резко накреняет мусорный бак вправо, и мое тело наваливается на грязные и вонючие внутренние стенки. Она пробегает еще тридцать или сорок шагов и снова ставит бак вертикально; открывает крышку и заглядывает внутрь.

– Как меня зовут? – спрашивает она.

– Не знаю, – отвечаю я.

– Как ты сюда попал, черт побери?

– Я прицепился снизу к одному из грузовиков с продуктами.

– К какому именно?

– Не знаю, – говорю я. – К белому какому-то.

Берни кивает.

– Ну, вылезай, – шепчет она.

Я выпрямляюсь в мусорном баке. Мы находимся в камерном коридоре блока, освещенном лишь светом из матового окна от пола до потолка в самом конце. Вдоль коридора штук восемь камер. Вверху каждой двери в камеру – прямоугольное оконце из прочного стекла, размером с папашин почтовый ящик.

Я выбираюсь из мусорного бака, не снимая рюкзак с плеч. Берни кивает на камеру, расположенную через две двери по коридору.

– Это там, – говорит Берни. Она закрывает крышку бака и спешит убраться прочь. – Теперь ты сам по себе, Гудини! – шепчет она на прощание. – Счастливого Рождества!