“А может, это Ад?” 

Ещё и этот мерзкий пикающий звук, который любого нормального человека доведет до сумасшествия, а уж такую чокнутую, как я, и вовсе выбешивает, особенно когда с каждой секундой становится всё громче. Пытаюсь открыть глаза, но тут же зажмуриваюсь, потому как кажется, что солнце падает прямо мне на голову. 

Я точно умерла и теперь буду гореть в Аду за убийства и другие грехи. 

- Доченька? - голос мамы заставляет меня напрячься. 

“Нет, не может быть! Она не может быть в моём Аду!” 

- Подожди, Нина, - ещё и отец здесь. - Дай ей хотя бы прийти в себя. 

- Но ты же видел, Федя, что она впервые пошевелилась. 

Открываю глаза и снова зажмуриваюсь. Но упрямо повторяю попытку, чтобы тут же застонать. Только сейчас чувствуя, какая у меня тяжелая голова. Говорить не могу, трубки в горле и в носу, руки опутаны капельницами, что замечаю, когда пытаюсь прикрыть глаза рукой. 

- Ярко, доченька? - издаю мычащий звук, и тут же щелкает выключатель и я, наконец, могу приоткрыть веки. - Лучше? 

Хлопаю глазами в знак согласия, а после снова прикрываю. 

- Сейчас доктора позову и медсестру, - хлопочет мама, укрывая меня одеялом, хотя какой толк от него, не понимаю. - Они помогут тебе избавиться от ненужных теперь трубок. 

- Мать, да дай же ты ей прийти в себя. Раскудахталась, как наседка! 

- Так доченька в сознание пришла. Столько недель, пока она в коме была, переживаний и неизвестности, а теперь, наконец, очнулась. 

Сказать, что я ничего не понимаю, - это ничего не сказать. Очнулась? Кома? 

- Ладно, побежала я позову доктора и медсестру, - и мама скрывается за дверью, оставляя меня с отцом. 

- Потерпи, милая, я знаю, что она бывает надоедливой, но мы правда очень волновались за тебя. 

На его слова я лишь приподнимаю брови. Однако отец не успевает что-либо ещё добавить, как двери снова открываются и в палату возвращается мама, а следом за ней входят медсестра и врач. И я даже с трубками не могу сделать вдох. Темно-рыжие волосы не скрывает даже шапочка, а эти голубые глаза я считала и продолжаю считать самыми красивыми в мире. Доктор же, наоборот, с такими светло-карими глазами, что они кажутся золотистым, и такими же золотистыми волосами. Во все глаза смотрю как они подходят, как медсестра наклоняется и отсоединяет ИВЛ, а после вовсе выключает, и, наконец, наступает тишина. Именно этот проклятый аппарат и пищал. 

- Как вы себя чувствуете? - черт, даже голос тот же, словно колокольчик звенит. - Горло не саднит? Сейчас неплохо бы выпить теплой воды, чтобы ушло это неприятное ощущение. 

- Женя… - хриплю я, и она отзывается. 

- Да? Ещё что-то мешает? К сожалению, капельницу я убрать не могу пока, но уже скоро вам станет лучше. 

- Женя… - чувствую, как глаза у  меня наполняются слезами. 

- У вас, наверное, голова болит, сейчас я сделаю вам укол, и вы сможете ещё поспать. 

- Евгения Сергеевна, думаю, двух кубиков ей будет достаточно. 

Перевожу взгляд на мужчину с золотистыми волосами. И понимаю, что даже очки в тонкой оправе на носу не скрывают его привлекательности. 

- Хорошо, Михаил Алексеевич, - ну, хоть тут не сто процентов попадание. 

Доктор ещё раз бросает на меня внимательный взгляд, а после, что-то записав в карте, выходит из палаты. Медсестричка же, сделав мне укол, тоже выходит, наказав маме принести мне теплой воды. 

- Ой, доченька, у тебя такой доктор замечательный, - вполуха слушаю мамины причитания, чувствуя, как укол начинает действовать и погружает меня в дрему. - Все его так хвалят, и я рада, что ты попала именно в Мариинскую больницу. 

- Угу, - я уже почти сплю, но ещё стараюсь держать глаза открытыми. 

- Утром придет на обход, а ты уже пришла в себя. 

- Утром? А разве не этот…

- Нет, этот тоже хороший, но лечит тебя другой. Эх, такой красивый мужчина, презентабельный. И неженатый.

- Угу, - я снова позволяю своим мыслям поплыть куда-то в небеса. 

- Ой, а Кирилл-то тоже не отходит от тебя. Каждый день здесь, каждый день…

- Угу, - темное покрывало сна накрывает меня с головой. 

Когда просыпаюсь утром, то вижу даже солнечный свет через жалюзи. Мама дремлет в кресле в углу, а отец - на небольшом диванчике. 

- Мам, - горло всё ещё саднит, как и руки мои болят, все истыканные иглами. Но моя родительница тут же открывает глаза. 

- Ой, уже проснулась? 

- Пить дай, - сиплю по-прежнему. 

- Да-да, конечно. 

Она тут же подает мне стакан воды, а после садится опять в кресло. 

- Как твоя голова? 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Еще болит, но уже не так сильно, - и говорить мне уже легче. 

- Я слышал, что моя пациентка пришла в себя, - раздается бархатный голос от дверей, а у меня сердце пропускает удар. Мужчина в костюме входит в палату и с деловым видом изучает медицинскую карту, а я пытаюсь сделать хотя бы один вдох, но не могу. Спустя минуту начинаю тупо задыхаться. - Так, кажется, вы не очень хорошо себя чувствуете. 

Он берет меня за руку, и я дергаюсь, чувствуя прикосновение этих длинных красивых пальцев. Кажется, я сейчас умру во второй раз от одного только его присутствия здесь. Но мужчина ничем не выдает того, что знает меня, и знает, как никто другой. 

- Может быть, вам укол сделать успокоительный? Сто сорок ударов в минуту - ненормальный  пульс, - он слегка хмурится, а я уже почти теряю сознание.  - Елена, с вами всё хорошо? 

Он ещё что-то говорит, но из-за звона в ушах я просто не слышу слов, а после проваливаюсь в беспамятство. 

Резкий запах бьет прямо в мозг, словно иглы, возвращая в реальность и заставляя открыть глаза. Но, открыв их, я встречаюсь взглядом с черными колдовскими глазами. 

- Вы как? - он отстраняется и выкидывает ватку, пропитанную нашатырным спиртом. 

- Саша, - тихий шепот срывается с губ, но на лице мужчины не проскальзывает ни тени узнавания.