настроение в Париже было роялистским, но царь, человек романтичный, отнюдь не был дураком. Он скорее ощущал, нежели видел, что-то нарочитое в периодических демонстрациях сторонников Бурбонов на уличных углах. В Александре не было злобы. Он не питал ненависти к Наполеону и, конечно, не желал его смерти. Наоборот, он осознавал, насколько важно и для Франции, и для Европы, и для истории, и для его репутации принять в этот момент верное решение. Крови пролилось более чем достаточно, и он не желал проливать новую ради семейства, которое более четверти столетия провело в изгнании. Если Франция вправду желает Бурбона, она его получит. Если нет — следует найти какой-то компромисс: длительное регентство, может быть, даже Бернадот. Талейран отверг последнее предложение. «Если непременно нужен солдат, то у нас уже есть лучший в мире», — сказал он, добавив, что никакой другой французский полководец не сможет собрать под своими знаменами и сотню человек.

Появился Коленкур, искренний друг Наполеона, настаивая на регентстве, но временное правительство состояло из креатур Талейрана и убежденных роялистов, а ни та ни другая фракция не желали продолжения династии. Это марионеточное правительство издало указ, освобождающий солдат от их присяги Наполеону, а Талейран осторожно, но неустанно продолжал защищать претензии Бурбонов как единственное возможное решение.

И его бы осуществили без промедления, если бы завершение кампании было не за горами и если бы Наполеон был заперт в своей столице, но это было не так. Он по-прежнему разгуливал на свободе во главе своей армии, если ее можно было назвать армией, а совсем рядом, в Эсоне за Сеной стоял Мармон с 14 тысячами дисциплинированных солдат, способных дать бой. И это было не все. Приходили вести о том, что гарнизоны некоторых западных крепостей идут на запад, на соединение со своим вождем. Сульт по-прежнему вел бои с Веллингтоном. Ожеро еще не заявил, на чьей он стороне. Каталонская армия Сюше была цела и невредима. А Эжен в Италии отказался подражать Мюрату. В прошлом Наполеон совершил немало чудес и мог совершить новые, если бы ему удалось собрать эти разбросанные силы и вести войну к западу от Парижа или к югу от Луары. И он был не один со своими рядовыми. Бертье, Удино, Ней, Лефевр и другие сохранили ему верность, как и Мортье, еще один защитник Парижа. Все эти факторы следовало принять в соображение, поскольку царь не желал продолжения войны, особенно народной войны. В этих соображениях известную роль играло и тщеславие. Сейчас Александр видел в себе не победоносного полководца, покорившего вражескую столицу, а отца всей Европы, всеведущего, но справедливого, умеренного и милосердного.

Но пока что в доме Талейрана продолжались переговоры и торги, на которых председательствовал, по большей части молча, царь, гость священника-расстриги с искалеченной ногой и умом непревзойденного мастера интриги.

Глава 14

Появление нового слова

I

В сотне миль к востоку, в городе Сен-Дизье, Наполеон, отошедший туда после того, как Макдональд заявил о невозможности штурма Витри, ничего не знал об этих важных событиях.

25 марта, выяснив, наконец, что следующие за ним от Арси-сюр-Об 8000 русских кавалеристов были только приманкой, он вернулся к своему плану громить тылы врага, и воплотил бы его в жизнь, если бы не понял, что все, кроме Макдональда, против такого отчаянного курса. В некоторой степени этот план уже выполнялся, так как вся округа была охвачена восстанием, и вооруженные крестьяне ежедневно захватывали пленных и боеприпасы; некоторые их стычки с врагами превращались в крохотные битвы, как, например, в Базоше, неподалеку от Сен-Мийеля, где тот самый невезучий полковник Вирио (оклеветанный тайной полицией Фуше) обратил все свое раздражение и отчаяние на захватчиков.

Маленький бой полковника Вирио — типичный пример того, что тогда происходило в этой части Франции, демонстрирующий осуществимость императорского плана. Позаимствовав из Вердена шесть пушек, в которые запрягли тягловых лошадей, полковник напал на русский армейский корпус и разгромил его, захватив 1800 пленных, 80 подвод, 500 лошадей и восемь пушек. Судьба, однако, продолжала терзать его. Корпусом, который он разбил, командовал курляндский князь Бирен, близкий друг Людовика XVIII, и, когда все кончилось, невезучему Вирио пришлось держать ответ за эту победу.

К этому времени Наполеон уже узнал подробности поражения Мармона и Мортье под Фершампенуазом и осознал, что Париж будет взят, но это не стало для него сюрпризом. Он должен был понимать, что оба маршала с несколькими тысячами изнуренных призывников не сдержат объединенные армии коалиции, и никогда не рассматривал их силы более чем заслон. Однако без энергичной поддержки своих старших офицеров он был не способен предпринять контратаку, а в штабе все выступали за мир, причем мир любой ценой. Крупномасштабные партизанские действия в тылу врага затянули бы войну до бесконечности, и между 26-м и 28 марта в Сен-Дизье стало ясно, что мечта разжечь пожар на союзных линиях коммуникаций никогда не превратится в реальность. Постаравшись по максимуму воспользоваться последним оставшимся выходом, Наполеон направился на запад, нацеливаясь приблизительно на Фонтенбло, южнее Парижа; он шел так, чтобы его правое крыло от левого крыла союзников, стоявших в Мо, отделяла Сена. Кроме того, этот путь пролегал по местам, где еще можно было найти продовольствие для солдат и фураж для коней.

Этот поход и резкое изменение плана иногда называют панической мерой. Эмиль Людвиг утверждает, что Наполеон «бросился к Парижу, как человек, узнавший, что его дом горит», но вряд ли это было именно так. Марш на Фонтенбло, конечно, был навязан обстоятельствами и осуществлен с феноменальной скоростью, но такова была природа Наполеона — быстро перемещаться, мгновенно принимать решение о маневре и выполнять его без малейшего промедления. Париж, конечно, будет обороняться, но его защитникам нужна помощь. Никто лучше Наполеона не знал, что оружие в парижских арсеналах большей частью древнее, что городские укрепления — слабые и обветшалые и что в городе полным-полно изменников. В январе, перед тем как покинуть Париж, он сказал Талейрану, устремив на него проницательный взгляд: «Я знаю, что у меня есть враги и здесь, а не только там, куда я еду». Он не мог надеяться, что оборона столицы в его отсутствие будет продолжительной.

Наполеон вышел из Сен-Дизье рано утром 28 марта. Его движение по долине Сены было подобно метеору. На каждом шагу обреченную армию сопровождал призрак надвигающейся беды. Среди захваченных по пути пленных оказался и австрийский дипломат, направлявшийся в Лондон. Его почти сразу отпустили, отправив с письмами и призывами обратно к его хозяину —