над северным морем. Мы с Уинстоном лично принесли эту весть Нелли, и я не думаю, что когда-либо оправлюсь, увидев, как была раздавлена моя сестра, когда узнала, что ее сын, чьи нестандартные политические взгляды, не говоря уже о его побеге, и так всю жизнь давали ей повод для тревог, погиб. Обнимая сестру и рыдая вместе с ней, я бросила взгляд на Уинстона, который был столь же беспомощен, что и я. При воспоминании об этом моменте бессилия во мне закипает гнев, и я ожесточаюсь в своей решимости. Все самообладание и спокойствие, что я обрела летом во время моего лечения покоем, исчезают. Потому что я знаю, что хотя все эти визиты в разбомбленные города действуют как жгут для ран человеческого духа, мы должны найти способ покончить с источником этих ран.

Сидеть перед пылающим камином в Чекерсе кажется чем-то неправильным после увиденных нами опустошений. Как можно наслаждаться стаканом портвейна после ужина, когда наши граждане живут среди развалин, радуясь, укрытиям, которые спасают не только от налетов, но и от непогоды? Уинстон выглядит достаточно спокойным, и я отчасти завидую его способности отстраняться от всего, что мы только что видели.

В окружении Гила, Аверелла, как мы теперь зовем мистера Гарримана, его взрослой дочери Кэтлин, главного военного советника Уинстона генерала «Мопса» Исмея[103], личного секретаря Уинстона Джона Мартина, коммандера Томпсона и Памелы, Уинстон и наши гости жалуются на состояние военных дел. Краем глаза я смотрю на Памелу и Аверелла, которые сидят рядом друг с другом, но не соприкасаются. Мое подозрение о симпатии между ними недавно подтвердил Уинстон через своего близкого друга лорда Бивербрука. Искра, которую я заметила за тем апрельским ужином в Чекерсе, похоже, разгорелась, когда Памела нанесла Авереллу визит в его номер в Дорчестер-отеле. Бивербрук был среди первых, кто обнаружил эту приязнь, и как только он объяснил Памеле, насколько эти отношения могут быть полезны Британии, она начала передавать информацию, касающуюся решения Америки вступить в войну, и все прочее. Памела начала делать все, что могла, чтобы повлиять на решение Аверелла по поводу вооружений и участия Америки. Кто бы мог поверить, что эта внимательная и кокетливая, но в остальном невинная юная женщина, ставшая членом нашей семьи всего два года назад, сумеет стать эпицентром такой интриги? Кто бы мог поверить, что я, которую некогда называли ханжой и педанткой, буду терпеть такое поведение? Это еще одно последствие моего пребывания на «Розауре»? Или это порождено потребностями войны?

Другая женщина могла бы взъяриться, обнаружив, что ее невестка изменяет ее сыну, но я больше не такая женщина. Рэндольф ужасно обращался с бедной Памелой, причем без зазрения совести, и я не могу осуждать ее за эту интрижку, которую, судя по всему, начала она. Да, я порой браню себя за то, что жду выгоды для Британии от этой связи – что же я за мать, в конце концов, но теперь я знаю, насколько далеко может зайти обычный гражданин ради национальных интересов. Приемлемо ли изменить – или даже утратить – моральные ориентиры среди миазмов войны?

– Очень хотелось бы, чтобы ваш чертов Рузвельт изменил свое мнение, – говорит Уинстон Гилу и Авереллу, стукнув кулаком по столу, прерывая мои размышления о Памеле. Его виски выплескивается, и я знаком подзываю слугу с тряпочкой.

Несмотря на то что технически у нас есть союзник – после нападения Германии на Россию в июне Уинстон связался с Россией, несмотря на свою ненависть к коммунизму, мы по сути все еще сражаемся одни. Хотя русские смотрели, пока британцы страдали от Гитлера, выполняя условия пакта о ненападении, подписанном Германией и Россией в 1939 году, находящаяся сейчас в тяжелом положении Россия без зазрения совести требует войск и помощи со стороны Британии, хотя сама военной поддержки не предлагала. Донесения с фронта по-прежнему приводили в уныние, несмотря на военную помощь Америки, и Уинстон просто кипел. Соответственно, все в комнате в дурном настроении. «Сколько людей полагаются на Уинстона как на источник отваги и вдохновения», – думаю я. И все же, несмотря на все его многочисленные жалобы, именно на это он никогда не жалуется.

Я смотрю на круг сочувствующих ему людей вокруг камина. Я знаю, что это я помогла связать вместе этих британцев и американцев, подведя американцев как можно ближе к порогу вступления в войну, но не пришло ли мое влияние в этом к естественному концу? И вообще, повлияют ли на исход войны хоть как-то американские поставки и поддержка, которую я с таким тяжким трудом помогала добывать? Этого может просто оказаться недостаточно без настоящих действий Америки.

Но что еще я могу сделать? Я ощущаю себя беспомощной, как в тот момент, когда утешала мою скорбящую сестру. Наверняка есть какой-нибудь проект, который я могу предпринять, какая-то цель, которой я могу достичь. Я должна действовать, а не предаваться отчаянию, и меня охватывает неудовлетворенность. Я глубоко дышу, как меня учили в Чампниз, и напоминаю себе, что только это немногое я и могу контролировать. Но это не успокаивает нарастающей во мне тревоги. Встав из мягкого штофного кресла, я иду через комнату, словно провожу инвентаризацию, и хотя все знают, что это моя обязанность, выбор времени странный. Но я просто не могу сидеть без дела ни минуты.

– Клемми? – спрашивает Уинстон, когда, наконец, замечает, что я не сижу в кресле рядом с остальными.

– Я здесь, дорогой, – отвечаю я, понимая, что на самом деле ему ничего особенного не нужно. Ему просто надо постоянно знать, где я. Мне нельзя допустить, чтобы его нужды добавились к моему собственному беспокойству.

«Что мне предпринять?» – спрашиваю я себя, идя по комнате. С февраля я, будучи президентом Христианской молодежной женской ассоциации, обратилась с призывом и собрала тысячи фунтов на отели, клубы и столовые для женщин-работниц и все возрастающего количества женщин-военнослужащих, в этой работе я находила удовольствие. «Может, мне поработать над моими тезисами этого призыва для Би-Би-Си?» – думаю я.

Возможно, мне следует обратить внимание на мою работу в качестве председателя Фонда помощи России общества Красного Креста. Идея фонда специально для отправки медицинских товаров в Россию пришла мне на ум, когда я получила просьбу от матерей и жен военнослужащих открыть второй фронт, чтобы ослабить давление на Россию. Я знала, что второй фронт пока невозможен, но я чувствовала, что должна показать петицию Уинстону. Когда он подтвердил мои подозрения, небрежно заметив, что единственное, чем мы сможем помочь в ближайшие месяцы, если