Прокол, как ударная волна, прошел сквозь все мое тело. Я не знала, что хуже – ощущение сдавливания, боль от укола или жжение от струи воздуха, которым обрабатывали свежую рану.

Я содрогнулась и закрыла глаза. Я не открывала их. Мама и дама с пистолетом спросили меня, все ли хорошо, и я сказала:

– Не могли бы вы сразу же проколоть мне второе ухо? Пожалуйста.

И та боль – ощущение того, что я точно знаю, чего ожидать, и точно знаю, что оно будет ужасным, – точно такая, как та, что сейчас в моей душе.

Я точно знаю, как больно потерять Джесса. И я сижу в машине, ожидая, что меня проткнут насквозь.

– Когда мои родители немного привыкнут, – говорит Джесс, когда мы приближаемся к границе штата, – и я пойму, что мой отъезд не причинит им боли, я вернусь обратно в Санта-Монику.

– О, в Санта-Монику? Ты не хочешь попробовать обосноваться в Сан-Диего или в округе Ориндж?

Джесс качает головой:

– Думаю, Санта-Моника – это то, что мне надо. То есть мне казалось, что мы с тобой проведем там всю жизнь. Я не знал, как относиться к тому, что ты вернулась сюда. Но знаешь что? Я думаю, что будет и вправду приятно вернуться к себе. – Он произносит это так, как будто ему только что пришло в голову, что, отпуская меня, он сам от чего-то освобождается.

– Если ты уедешь, ты сообщишь нам, где ты?

– Я больше не намерен уезжать, заставляя всех снова волноваться о том, где я.

Я улыбаюсь, на секунду сжимая его руку. Глядя в окно, я вижу, как мелькают за окном машины голые коричневые деревья и зеленые дорожные знаки.

– А ты, – через некоторое время спрашивает Джесс. – Ты выйдешь замуж за Сэма и всегда будешь жить здесь, да?

– Если он женится на мне, – говорю я.

– Почему ты так говоришь? Почему бы ему не жениться на тебе?

Я играю с кнопками терморегулятора со своей стороны машины, направляя воздух прямо на себя.

– Потому что я заставила его пройти через ад, – отвечаю я. – Потому что до последнего времени я была не самой покладистой из невест.

– Это не твоя вина, – говорит Джесс. – Это не… ситуация изменилась.

– Я знаю, – говорю я. – Но я также знаю, что причинила ему боль. И в последний раз, когда я разговаривала с ним, он сказал, чтобы я не звонила. Сказал, что сам позвонит мне, когда будет готов поговорить.

– Он позвонил тебе?

Я еще раз проверила звонки, просто для того, чтобы удостовериться. Но Сэм, разумеется, не звонил.

– Нет.

– Он вернет тебя, – говорит Джесс. Он говорит с такой уверенностью, что я вынуждена признать, насколько сама я не уверена.

Я подставила под удар свои отношения с Сэмом для того, чтобы понять, осталось ли что-то между мной и Джессом. В тот момент я понимала, что делаю. Я не прикидываюсь, что не понимала.

Но сейчас я знаю, чего хочу. Я хочу быть с Сэмом. И я боюсь, что потеряла его потому, что не поняла этого раньше.

– Ну, если он не возьмет тебя обратно… – говорит Джесс, как раз в тот момент, когда понимает, что должен перейти в третий ряд. Он не договаривает, лишь внимательно смотрит на дорогу. На какое-то мгновение мне кажется, что он скажет, что если Сэм не женится на мне, он заберет меня обратно.

Я с удивлением думаю о том, как это было бы странно и неправильно.

Потому что я не выбирала между Сэмом и Джессом. Не выбирала одного или другого. Хотя временами мне казалось, что это было именно так.

Я хотела понять, есть ли все еще что-нибудь между мной и Джессом или нет.

Я знаю это, как и то, что воровать грешно и что мама врет, говоря, что любит мятный джулеп[18] моего отца, знаю, что все, что произошло между Джессом и мной, произошло оттого, что это Джесс и я. А не оттого, что все дожидались удобного момента.

Между нами все кончено, потому что мы больше не подходим друг другу.

Если Сэм не захочет, чтобы после того, что случилось, я вернулась домой, Джесс позвонит, чтобы убедиться, что со мной все нормально, и пришлет открытку из солнечных краев. И мы оба знаем, что я не могу вернуться к нему. И мы оба знаем, что я этого не сделаю. И мы примиримся с этим.

Потому что должны.

Мы провели три дня в Мэне.

Где воссоединились и разбили себе сердца.

И разделились на две половинки.

– Прости, – говорит Джесс, проехав развязку, теперь он снова может сконцентрироваться на разговоре. – На чем я остановился? О да. Если Сэм не захочет вернуть тебя, я лично надеру ему задницу.

При мысли о том, что Джесс надирает Сэму задницу, я смеюсь. Это кажется полнейшей чушью. Возможно, Джесс мог бы секунды три продержаться и поколотить Сэма. Это было бы похоже на те боксерские поединки, когда один малый мгновенно наносит удар, а бедный неудачник так и не понимает, что сразило его.

Сэм, мой Сэм, мой обожаемый, милый Сэм – влюбленный, а не боец, и мне нравится это в нем.

– Я серьезно, – говорит Джесс. – Это ненормальная ситуация. Если он не может этого понять, я лично позабочусь о том, чтобы ему пришлось несладко.

– О! – восклицаю я, подшучивая над ним. – Нет, не делай этого! Я люблю его!

Я не вкладываю в свое высказывание глубокого смысла, несмотря на то, как глубоко переживаю. Но не важно, как я говорю, произнеся эти слова в данных обстоятельствах, я испытываю неловкость.

Я вижу, как Джесс, прежде чем продолжить разговор, с трудом сглатывает.

– Рад за тебя, – говорит Джесс. – Правда.

– Спасибо тебе, – говорю я, успокоенная его великодушием. Не думаю, что сейчас он говорит искренне. Но он, на самом деле, очень старается, чем вызывает у меня глубокое уважение.

– И на этом мы закончим разговор о нем, – говорит Джесс. – Потому что иначе мне станет плохо.

– Довольно честно, – говорю я, кивая. – С удовольствием сменю тему.

– До дома уже недалеко, – говорит он. – Мы почти в Тьюксбери.

– Может быть, поиграем в слова или во что-нибудь еще?

Джесс смеется.

– Да, давай, – говорит он. – Я загадал… что-то… голубое.

Возможно, любовные отношения должны заканчиваться слезами или стонами. Возможно, они должны завершаться словами, которых двое никогда не говорили друг другу, или оскорблениями.

Не знаю.

Уверена только, что закончился один роман в моей жизни.

Вот этот.

И он заканчивается милой игрой в слова.

Мы что-то загадываем и отгадываем, заставляя друг друга смеяться.