И когда Джесс заезжает на парковку перед входом в «Blair Books», я понимаю, что осталась всего одна секунда до того, как пистолет коснется моего уха.

– Я люблю тебя, – говорю я. – Я всегда любила тебя. И всегда буду любить тебя.

– Я знаю, – говорит он. – Я чувствую то же самое. Живи той жизнью, которую ты создала для себя.

Я целую его на прощание, как целуют друзей на Новый год. Собрав вещи, я кладу руку на ручку машины, еще не готовая потянуть за нее.

– Ты был восхитительным возлюбленным, – говорю я. – Такое счастье было любить тебя и быть любимой тобой.

– Что же, это было самое легкое из того, что я когда-либо делал, – говорит он.

Я улыбаюсь Джессу, а потом вздыхаю, готовя себя к пронизывающей боли расставания.

– Обещай мне, что будешь заботиться о себе, – говорю я. – Что позвонишь мне, если будешь в чем-то нуждаться. Что ты… – Я не знаю точно, как сформулировать фразу, которая крутится у меня в голове. Он столько пережил, а я хочу, чтобы он пообещал мне, всем нам, кто беспокоится о нем, что постарается пережить и это.

Джесс кивает и отмахивается.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. И обещаю.

– Хорошо, – говорю я, нежно улыбаясь, после чего открываю дверь. Я ставлю ногу на мостовую. Выхожу из машины и закрываю за собой дверь.

Джесс машет мне рукой, а потом дает задний ход. Я наблюдаю за тем, как он, развернувшись в три приема, выезжает с парковки. Приходит именно та боль, которую я ждала. Я машу рукой, когда он поворачивает налево и выезжает на шоссе.

А потом Джесс уезжает.

Я на секунду закрываю глаза, размышляя над тем, что только что случилось. Все кончено. Джесс жив, он вернулся домой, мы больше не муж и жена. Но потом, когда я снова открываю глаза, то понимаю, где я сейчас.

Мой книжный магазин.

Я разворачиваюсь и иду к двери.

Я иду к книгам, и своей семье, и к тому весеннему дню, когда солнце светит так, что кажется, будто оно будет светить для тебя вечно, а цветы будут благоухать круглый год. Я иду к тостам с вегетарианским чеддером, и цифровым фотографиям с котами, и к «Пианисту».

Я иду к Сэму.

Я иду домой.

И точно так же, как в тот день, когда мне прокололи уши, как только боль появилась и исчезла, я повзрослела.

Мама с папой оба в магазине. Еще не успев закрыть дверь и сказать им «привет», я слышу детский плач в дальнем углу.

– Девочки здесь? – спрашиваю я, одновременно приветствуя и крепко обнимая родителей.

– Они вместе с Мари в детском отделе, – говорит мама.

– Как дела? Как все прошло? – спрашивает папа.

Я пытаюсь ответить, но нужно так много объяснить, а я пока не готова вдаваться во все детали.

– Я скучала по Сэму, – говорю я. На самом деле, это, возможно, объясняет все. Лаконично и безболезненно.

Они с улыбкой переглядываются, как члены клуба, состоящего всего из двух человек, которые знали, что именно так и должно было случиться.

Я терпеть не могу, когда меня считают предсказуемой, особенно если это мои родители. Но больше всего я рада тому, что, видимо, приняла ряд правильных решений. Потому что, в конце концов, они – мои родители. А когда становишься достаточно взрослой, в конечном счете нормально признать, что они зачастую знают лучше.

До меня доносится голос Мари, успокаивающей Софи и Аву. Я обхожу кассу, чтобы мне было лучше видно. Обе девочки с покрасневшими лицами плачут. Каждая из них держится за голову, одна с левой, другая с правой стороны. Я оборачиваюсь на родителей.

– Ава на бегу врезалась в Софи, и они столкнулись головами, – говорит мама.

Папа подносит палец к уху, словно их вопли прорвали ему барабанную перепонку.

– Слишком громко для бизнеса.

Когда рыдания утихают, переходя в более тихие, но не менее театральные вздохи и хмурые гримасы, Мари, заметив меня, идет ко мне.

Я поворачиваюсь к родителям.

– Кстати, нам нужно поговорить о Тине, – говорю я.

Оба они избегают смотреть мне в глаза.

– Мы можем поговорить об этом в другой раз, – говорит папа. – Когда все будет не так… драматично.

Мама отводит взгляд, тотчас сосредотачиваясь на том, чтобы навести порядок у кассы. Папа притворяется, что очень увлечен стоящим на прилавке календарем. Я слишком хорошо их знаю, чтобы клюнуть на такого рода чепуху.

– Что происходит? – спрашиваю я. – О чем вы оба умалчиваете?

– Ох, милая, ерунда, – говорит мама, и я почти верю ей. Но потом я вижу лицо моего отца, на котором одновременно читается: «Она купилась?» и «О боже, мы должны сейчас же рассказать ей».

– Знаешь, просто у нас появились кое-какие мысли насчет управления магазином, – наконец говорит отец. – Но мы могли бы поговорить об этом позже.

Когда Мари подходит ко мне с таким видом, словно она боится сказать, что без спроса позаимствовала мой любимый свитер, я понимаю, что она в этом тоже замешана.

– Ладно, у меня сейчас слишком много дел, и мне не хватает терпения уговаривать вас, что бы это ни было.

– Ничего, – говорит Мари. Я хмуро смотрю на нее, давая понять, что ни на секунду не поверила ей. Она мнется, как дешевка. – Хорошо. Я хочу работать.

– Кем работать? – спрашиваю я.

– Помощницей управляющего.

– Здесь?

– Да, я хочу здесь работать. Мама с папой считают, что это прекрасная мысль, но, разумеется, на твое усмотрение.

– Ты хочешь работать здесь? – спрашиваю я, все еще не веря ей. – Со мной?

– Да.

– В этом магазине? – говорю я.

– Видишь ли, я понимаю, что сейчас не время говорить об этом.

– Нет, – говорю я, тряхнув головой. – Я просто удивлена.

– Я знаю, – говорит она. – Но это было бы отвлечением для меня, мы с тобой говорили об этом. Тем, чем я могла бы заняться вне дома, что никак не связано с детскими горшками или слухом и глухотой. На самом деле, я думаю, что это лучше, чем писать. Меня это увлекает, я буду общаться со взрослыми людьми, понимаешь? У меня появится возможность надеть красивые брюки. Эмма, мне необходима возможность надеть брюки.

– Ладно… – говорю я.

– Я не могу работать полный день, но должность помощницы управляющего мне действительно подошла бы. Особенно потому, что мама с папой могли бы посидеть вместо меня с детьми или при необходимости заменить меня здесь. Полагаю, все, что я говорю… Прошу тебя, выслушай меня.

– Но ты привыкла управлять магазином. Теперь же я буду твоим боссом, – говорю я.

Мари, притворяясь, что сдается, поднимает обе руки вверх.