Александр понимающе улыбнулся. За последние месяцы он очень сблизился с отцом, поверявшим ему свои сердечные тайны, и был от этого счастлив. Стать другом своему отцу! Что может быть прекраснее! Они словно наверстывали упущенное в то время, когда не могли быть вместе по воле бабушки и оба страдали от этого, каждый по-своему. Прошлое ныне открылось Александру совсем в иной перспективе. Однажды Адам Чарторыйский показывал ему свои наброски Царского Села, и Александр вдруг увидел давно привычные пейзажи его глазами; они показались ему новыми… Теперь же он смотрел с другого угла зрения на отца, на матушку, на их отношения между собой.

Мы часто судим о других по себе — как говорят в народе, со своей колокольни, а потому не умеем оценить того, чего не имеем сами. Матушка завидовала бабушке и не любила ее; бабушка тоже ее не любила, однако не завидовала — ни ее молодости, ни здоровью, потому что умела внушать любовь к себе, благодаря чему получила от жизни всё. А матушка как раз этого и не умеет. Да, в ее жизни не было истинной любви, но только ли чужая в том вина? Не ее одну выдали замуж девочкой-подростком.

Колодец любви наполняется, если черпать из него. Но прежде всего надо иметь его в своем сердце. Александр рад, что его отец влюблен; человек, согретый любовью, отдает тепло другим. Вряд ли мадемуазель Лопухина так уж сгорает от страсти к нему, как это расписал Кутайсов; возможно, тут очередная интрига, но это не столь важно. Поездка в Москву и затем по берегу Волги оказала благотворное действие на государя: он стал увереннее в себе, не так подозрителен, даже… добродушнее. Адам говорит, что долгий путь был проделан без пользы, поскольку царский поезд нигде не задерживался и государь видел лишь парадную сторону, не имея времени и возможности войти в суть вещей, чтобы составить себе истинное представление о положении дел в губернии. Пусть так, но, в конце концов, у них и в самом деле не было времени: поездку пришлось свернуть, когда пришла срочная депеша, призывающая императора в Петербург: в перехваченном письме кого-то из поляков говорилось, что генерал Бонапарт, одержавший ряд блестящих побед в Италии, намерен идти в Крым!

Слухи не подтвердились: на самом деле генерал высадился в Египте. Но прежде французы захватили Мальту! Валетта могла бы выдержать длительную осаду, однако гроссмейстер Фердинанд фон Гомпеш предпочел капитулировать, передав в распоряжение Бонапарта все богатства острова в обмен на имения и пенсии для себя самого и других рыцарей, уклонившихся от борьбы или перешедших на службу к французам. Всем известно, с каким пиететом отец относится к Ордену. Он принял Мальту под свое покровительство, приказав вице-адмиралу Ушакову немедленно вести эскадру из Севастополя к Босфору. Случилось неслыханное: Турция обратилась за помощью к России! Флоты обеих держав должны были объединить свои усилия для совместной борьбы против Франции. В это время матушка вела свою осаду государя: ее братья, принцы Вюртембергские, служили Австрии и были присланы в Петербург, чтобы склонить императора к поддержке австрийского правительства, намеревавшегося разорвать мирный договор с Парижем. Отец ответил им превосходно: он хочет обеспечить счастье своего государства, прежде чем вмешиваться в дела соседей. Это ли не образец правителя, которого так ждала Россия? Но люди не видят главного, предпочитая цепляться к мелочам: зачем он запретил слово «отечество», заменив его на «государство»…

Не всё ли равно, что любить — отечество или государство? Два эти понятия уже давно слились воедино, ведь государь — отец народа, с этим никто спорить не станет. Александр искренне считает, что многие распоряжения его отца воистину мудры. И если он требователен в мелочах, то потому, что постиг людскую природу: легче добиться повиновения в малом; одно к другому — и повиновение войдет в привычку.

Матушка тоже бывает придирчива, но ее мелочность — иного рода, в ней говорит больное самолюбие. Вот уж кто судит о других по себе! Бедная Луиза страдает от ее подозрений и попреков, хотя не делает ничего плохого. Сколько обид ей пришлось проглотить, когда стало известно о помолвке ее младшей сестры Фредерики со шведским королем! Из письма герцогини Баденской к старшей дочери, впрочем, явствовало, что предложение неожиданно и она сама в крайнем недоумении, однако матушка обвинила Луизу в интригах, да и Alexandrine… Ах, Боже мой, неужели она в самом деле думала, что Густав не сможет без нее жить? Сколько было пролито слез, сколько выпито бестужевских капель… Она придумала себе эту любовь, чтобы почувствовать себя героиней рыцарских романов. Однако настоящим рыцарем проявил себя отец: он обласкал Луизу и утешил ее; она была так ему благодарна. Может быть, матушка и этого не может ей простить. Ей словно доставляет удовольствие ее мучить, а выдержка Луизы раздражает ее еще больше.

Той ночью слезы прорвались наружу; всё темное, что оседало на дно души, выплеснулось наружу очищающей влагой… Он обнимал ее, говорил слова любви, и они звучали не фальшиво. Ведь он всё-таки любит ее. Не так, как Адам, но это и понятно. Мужчине, чтобы любить женщину, нужно завоевать ее. Мягкое, податливое не загорается; чтобы высечь в сердце мужчины искру любви, женщина должна быть неприступна; мужчина создан для борьбы, для победы; недаром в языке любви так много воинственного: «крепость сдалась после упорной осады»… Чем он заслужил Луизу? Ничем. Она была отдана ему. Но той ночью он был ее защитником и покровителем. она доверилась ему, а не покорилась. Это было так ново… и прекрасно.

Из Гатчины в Петербург в этот раз ехали другой дорогой, через Красное Село, — во главе гвардии, отправлявшейся на осенние маневры. Окрестные пейзажи радовали глаз, но сама дорога была отвратительна; Луиза боялась, что с ней сделается дурно. Она еще не вполне уверена в своем положении, но… Неужели весной он станет отцом? Впрочем, у него еще есть время, чтобы привыкнуть к этой мысли.

***

Петухи только собирались петь в третий раз, когда Тучкова разбудил денщик: к вам генерал пожаловали. Сергей Алексеевич побрызгал в лицо водой из тазика, натянул штаны — в комнату уже входил Михаил Михайлович Философов. Просил извинить его за ранний нежданный визит и не конфузиться. Что заставило тучного, одышливого старика примчаться в Шклов из Смоленска? В груди шевельнулось дурное предчувствие. Но генерал был не встревожен, а задумчив.

Пока Тучков заканчивал одеваться (денщика выгнали вон), он молча сидел на стуле. Потом рассказал наконец, с чем приехал: попросил написать от его имени просьбу государю об увольнении его от службы. Сам он уже слаб глазами, писать не может, секретарю такое доверить нельзя: враз всем раззвонит, а в скромности Тучкова он уверен.

Не задавая лишних вопросов, Тучков достал свой походный бювар, однако руки его слегка дрожали от волнения. Михаил Михайлович продиктовал ему письмо к государю, которое, верно, уже давно составил в уме; затем Сергей Алексеевич перечитал ему написанное, Философов одобрил, сложил бумагу и спрятал за пазуху.

Обрюзгшее лицо генерала измяла огромная усталость, и чувствовалось, что не один лишь путь в сто тридцать с лишком верст тому виной.

— Чем дальше он царствует, тем более оказывает непостоянства, жестокости, несправедливости, — негромко сказал он. — А щедроты свои рассыпает также без всякого рассмотрения и делает этим больше завистливых, нежели благодарных.