Карий глаз был тусклым и безжизненным. Венона Банти, сломанная кукла, молила о смерти, но ей отказали.

– Заблудились? – Серпис вынырнул из сумерек. За ним шагала звероподобная стража.

Нэй не удостоил кнутмастера ответом. Стиснув зубы, он зашагал прочь, а тихая мольба Веноны звучала в ушах, царапала изнутри. В перевернутом кверху дном кабинете Сореля Нэй привалился к дверям. Вийон соскользнул на пол, покрытый ковром из бумаг. Сорель обманом выманивал подписи дворян, в эти пустые бланки можно было вставить что угодно: признания в измене, долги…

Но разве не милорд приказал «Черному кабинету» шантажировать подданных?

«Хватит». Нэй дернул нить – слишком резко, чтобы заклинание сработало. Повторил, направляя магические волны в толщу стен. Мысленно он перенесся на несколько дней назад и вновь шел с Маринком по парку, расположенному в тени Северо-Западной башни.

Башни, в чьих подземельях хранился постыдный секрет милорда.

* * *

Вход в мавзолей денно и нощно охраняли воины в одеяниях из черного атласа; их лица покрывали татуировки: чернильные слезинки стекали по впалым щекам. Судьба этих людей была ненамного лучше, чем участь безропотных зомби Махаки: неусыпно стеречь благородный прах, до конца дней оплакивать чужое горе.

Когда две смутные фигуры возникли в устье вересковой аллеи, караул скрестил алебарды, но пламя факелов озарило идущих, и воины застыли, словно обсидиановые статуи.

Главный человек в Полисе и его тайный агент прошли через портик в величественную залу.

Напрасны были старания Юна Гая, долгие годы корпевшего над эликсиром бессмертия для повелителя. Шестидесятилетний Маринк выглядел старше своих лет и казался ровесником Улафа Уса, древнейшего из колдунов. Он одряхлел, сгорбился под тяжестью последних событий. В нишах горел негасимый огонь, и в его призрачном свете черты милорда заострились. Жалкая копия властелина, принимающего парады в парке своего имени, купающегося в восторженных аплодисментах толпы. Будто время истерло золотую монету и исказило высеченный на ней профиль.

– Здесь она отдыхает, – промолвил Маринк.

Элфи Наст, четырнадцатый колдун Полиса, отзывался о герцогине Гвендолин как о женщине недалекой и ограниченной, не интересующейся ничем, кроме созерцания фонтанов. Для Нэя она осталась тенью Маринка, тихой располневшей дамой с усталой извиняющейся полуулыбкой. Ее пухлые кисти пахли пудрой, а во взгляде всегда присутствовала легкая растерянность, точно она не совсем понимала, как очутилась во дворце, и нуждалась в помощи мужа или сыновей, чтобы добраться до покоев. Скульптор польстил герцогине: в мраморе была запечатлена красавица с неестественно тонкой талией. У подножия восьмифутовой статуи стоял саркофаг из розового камня, его оплетали кварцевые щупальца.

Пращуры Генриха Руа, прежнего герцога, находили упокоение в усыпальнице при Храме Распятого. Придя к власти, Маринк свел счеты не только с Руа, но и с мертвецами: их кости вынули из склепов и отдали алхимикам для экспериментов. Супругу Маринк похоронил в специально возведенном святилище, тем самым оскорбив кардинала Галля.

– Это моя идея, – сказал Маринк, проводя ладонью по изящным щупальцам, оправе саркофага. Кварц переливался, отражая всполохи. – Белый спрут – то, что ее убило.

Нэй почтительно склонил голову. Белый спрут считался проклятием знати, но колдун сомневался, что болезнь сверяется со статусом. Если бы придворные врачи вскрывали трупы рыбаков, возможно, и в них они с удивлением обнаружили бы метастазы. Опухоль селилась в организме и пожирала клетки. Несчастные стремительно угасали, и никто не знал, откуда берется в здоровом теле хворь. Победители гигантских кракенов были бессильны перед неуловимым убийцей, поселяющимся в легких или в черепной коробке. Присланные из союзных островов врачи дважды оперировали герцогиню Гвендолин, но не сумели спасти.

Глядя на извивы щупалец, Нэй вспомнил, как шесть лет назад Уильям Близнец вернулся из длительного путешествия, похудевший и молчаливый. Он привез книги, которые прятал от посторонних, но Нэй поддался любопытству и проник без спросу в кабинет Близнеца. Те, кто населял землю до Реки, именовали белого спрута раком – поразительно точное название! Раки, пища черни, речная вошь, копошащаяся в запрудах. Ученик могущественного колдуна рассматривал изумленно корешки книг, а Близнец, последний в мире человек, способный подкрадываться к Нэю незаметно, кашлянул за спиной.

И только тогда, вглядевшись в желтое лицо наставника, в покрасневшие белки слезящихся глаз, Нэй понял, что Уильям Близнец болен.

– У них не было лекарств, – сипло сказал учитель. – Хирургия помогала от случая к случаю.

– Вы…

Подумал ли он в тот момент, что это кара – наказание за погубленную учителем девушку по имени Алексис? Возможно. Скорее всего.

Близнец коснулся седого виска.

– Оно тут. Растет в извилинах. Слушает нас. – Близнец окинул взором медицинские талмуды канувших в Реку времен. – Я собрал совет, Георг. Одиннадцать из четырнадцати проголосовали «за». Весной я сложу полномочия, а ты станешь придворным колдуном, и да примет тебя Гармония.

Кланяясь учителю, Нэй задался расчетливым вопросом: кто те трое, что голосовали против его кандидатуры? Он выяснил позже: Аэд Немед, Номс Махака… и Гарри Придонный, враг любой новизны.

Уильям Близнец покончил с собой в день ледостава. Прыгнул на острые льдины с крепостной стены. Тело так и не нашли. В последние месяцы его сознание было затуманено, он грезил о радиации, неких лучах, которым поклонялись племена Сухой Земли. Он полагал, что на острове железных повозок находится источник таинственной радиации.

В мавзолее герцогини Нэй задумался о том, изменила бы оплавленная вещица из колбы участь Близнеца или судьба его была предрешена? Изгнала бы она белого спрута, пирующего в матке герцогини?

А может, тот корабль, о котором шла речь в книге богов-чужаков, принес со звезд некоего сверхспрута? Короля-Рака, уничтожившего самонадеянное человечество, выжравшего нутро – и, слава Творцу Рек, очистившему мир водой, затопившему скверну…

– Это был самый страшный год в моей жизни, – сказал Маринк, опираясь о саркофаг. – Сначала Батт, мой драгоценный сын… потом Гвендолин… потом предательство Наста.

В сумраке мавзолея сверкнули серые радужки милорда. Кулаки сжались, он импульсивно оттолкнулся от гроба.

– Не люблю эту статую. – Маринк мотнул головой на мраморную великаншу. – Знаю, что Гвендолин понравилось бы, но не люблю. Она была совсем не такой. Эта царственная поза… словно зодчий снова высекал меня, но в женском обличье.

Нэй предпочитал придержать язык, если не был уверен в правильной реплике. Кажется, разоткровенничавшийся герцог и не нуждался в комментариях собеседника.

– Творец Рек знает, я сделал много ужасных вещей. Я виноват перед Гвендолин и перед сыновьями. Батт однажды сказал, что никогда не станет таким, как я. Никогда не предаст супругу так, как я предавал его мать…