Гомельский умолк. Елена поспешила найти для него слова оправдания. Это был ее обычный прием при допросах.

– Он сам виноват. Если бы отдал марки – ничего бы не случилось.

– Да! Он сам виноват, жлоб! Более того, он сделал мне больно, чуть не вывихнул руку. И когда я вывернулся, он продолжал со мной бороться. Что мне было делать? Моя рука сама нанесла несколько ударов. Отец повис на мне, и я почувствовал, какой он тяжелый. Я оттолкнул его, и он рухнул. Наступила такая тишина…

Гомельский выпил коньяк, не ощущая вкуса. Неподвижный взгляд был направлен в пол.

– А потом я что-то почувствовал и обернулся. – Адвокат, словно под гипнозом, медленно повернулся назад. – На кухню вошла мама. Она смотрела на меня расширенными глазами и молчала. Вот так – глаза в глаза – это было невероятной мукой! Зачем она так смотрела?

Гомельский держал бутылку за горлышко, словно нож. Из нее струился коньяк.

– Я захотел одного – избавиться от этого страшного взгляда. И ударил ее ножом.

Его рука дернулась. Он продемонстрировал удар снизу.

– Я попал в кость таза. Нож стукнулся о преграду, рука соскользнула на лезвие, и я порезал пальцы. Боли я не чувствовал, лишь видел ее глаза. И ударил еще раз. Выше. Мать даже не пыталась сопротивляться.

Гомельский допил остатки коньяка и отшвырнул бутылку. Она с шумом покатилась по полу. Он смотрел на свою облитую коньяком ладонь и шептал:

– Сначала я пожалел об этом. Маму можно было оставить в живых. Мы бы придумали историю с каким-нибудь грабителем и договорились бы о показаниях. Но посмотрев на отца, я понял: она бы никогда меня не простила.

Елене было достаточно этого признания в убийстве. Но по опыту она знала: начав исповедоваться, преступник дойдет до конца. Он как камень, летящий с горы, снесет подпорки собственного оправдания и остановится только на равнине.

– Я решил инсценировать ограбление из-за марок. А что еще мне оставалось? Я поступил умно. Сгреб всю коллекцию в чемодан, оттащил ее на чердак и спрятал. Я планировал вызвать милицию и сказать, что только что пришел и, кажется, слышал, как кто-то убегал через чердак. Милиция должна была обнаружить чемодан и вернуть марки мне.

– А нож? – тихо спросила Петелина.

– Конечно, я избавился от улик. Там же на чердаке сбросил окровавленную ветровку. И вдруг услышал шорох! Я чуть не умер от страха. Из-за вентиляционного короба выбежала кошка. Эти твари не боятся лазить по крышам. Ветровку и нож я сунул в пакет, спустился через соседний подъезд, прошел несколько дворов и выкинул улики на помойку. Хотел сразу вернуться, но мне потребовалось два часа, чтобы рана на руке перестала кровоточить. Открыв дверь в квартиру, я вызвал милицию. А дальше начался кошмар.

– Всегда бывают небольшие накладки. – Елена попыталась успокоить умолкнувшего Гомельского.

– Ты не представляешь, какой это был кошмар! Я услышал слабый стон. Зашел на кухню и обнаружил, что мама жива! Я испытал шок. Добить ее или нет? Но нож уже был выброшен. И вот-вот должна была приехать милиция. Так я и стоял над ее телом, надеясь, что она перестанет дышать. Милиционеры действительно прибыли быстро и упрекнули меня за то, что я не вызвал «скорую».

– Теперь все в прошлом. Успокойся.

– Это еще не все! Через час поступил звонок из больницы. Мама пришла в сознание! «Поедешь со мной, – решил следователь. – Скорее всего, убийца ваш знакомый. Потребуются и твои показания». Меня усадили в милицейскую машину и, включив мигалку, повезли в больницу. Я был уверен, что скоро на моих руках защелкнутся наручники. Первым в палату реанимации вошел следователь, но вскоре позвал и меня. «Она молчит. Назвала только твое имя. Спроси ее об убийце». Я на ватных ногах подошел к маме. И снова глаза в глаза. Жутко! Она была в сознании и все помнила. В ее глазах – боль и вопрос: «Как ты мог?»

Гомельский закрыл лицо ладонями.

– Как я мог?.. А следователь зудит: «Спроси о преступнике. Она видела его, это факт. Спрашивай!» «Кто убил папу?» – выдавил я из себя. Последовала долгая пауза. Потом губы мамы дрогнули. «Денис…» – прошептала она. Мое сердце ухнуло. Мне конец! Сейчас арестуют, и я сдохну в тюрьме. «…Пусть у тебя все будет хорошо». Это были последние слова матери. Она закрыла глаза. Запищал прибор, врачи засуетились и вытолкали посторонних из палаты. Через полчаса мне сообщили, что мамы не стало.

Гомельский опустился на диван.

– Всю обратную дорогу следователь не скрывал недовольства: «Что за народ? Не могла сказать. Ищи теперь! Каждый день кого-то мочат. “Висяк” на “висяке”». А я уже успокоился. Дома меня обрадовали найденным на чердаке чемоданом. «Опознаете марки? Ваши?» «Да», – кивнул я. «Повезло, что нашли». «Повезло», – согласился я и расплакался. У меня перед глазами всю ночь стояла мама. А в ушах звучали ее слова: «Пусть у тебя все будет хорошо».

– Родители готовы на все ради детей, – произнесла Елена, чтобы заполнить паузу.

– Наутро я перебрал марки и обнаружил, что самых ценных нет! Из общего числа исчезло не много, но они составляли львиную долю стоимости коллекции. Кто украл марки? Менты? Вряд ли они соображают, что именно нужно брать. И тут я вспомнил шорох на чердаке. Там была не только кошка! Меня видел свидетель!

Гомельский посмотрел в глаза Петелиной. Он искал поддержки, но на этот раз женщина промолчала.

– Несколько дней я прожил в жутком страхе. Если свидетель объявится, моя версия полетит к черту! И следователь припомнит, что первым словом в ответе на вопрос «Кто убийца?» было мое имя! Но потом я понял: свидетель не объявится, ведь он украл марки! Однако его нужно было найти, чтобы избавиться от угрозы. Я старался забыть прошлое, сменил фамилию. Не пошел работать в престижную контору, стал адвокатом по уголовным делам. Я рассчитывал разыскать следы похитителя марок в среде уголовников. Вернуть марки и устранить свидетеля было моей главной целью.

– И ты этого добился.

– Ты знаешь, с годами любой страх притупляется. Я убедился, что выгоднее защищать бизнесменов и чиновников. Когда питерские чиновники массово потянулись в столицу и заняли высокие кабинеты, я переехал в Москву. И встретил тебя.

Под изменившимся мужским взглядом Елена вспомнила, что стоит перед убийцей без блузки и в расстегнутой юбке.

Гомельский поднялся с дивана и произнес:

– И сейчас я хочу заполучить не только марки.

77

Марат Валеев примчался к жилому комплексу «Утес». Подыскивая место для парковки, он заметил служебную машину, закрепленную за их отделом. Пустой автомобиль стоял около кофейни. Внутри заведения за столиком у витрины Валеев увидел скучающего Ивана Майорова. Марат, подобно сквозняку, ворвался в кофейню и одарил напарника пристальным вниманием.

– Ты что здесь делаешь?

– Пью кофе. Третью чашку. – Широкая улыбка Майорова свидетельствовала о том, что он безмятежно проводит время.