– Спасибо, – очень тихо произнесла я, проглотив первый кусок. Я так давно не говорила, что не узнала звука собственного голоса.

Юсуф снова улыбнулся, наклонился ко мне и протянул руку – так что она была параллельна моей.

– Черный, – произнес он, освещая фонариком наши руки. – Белый. – Он взглянул на меня. – Ноу проблем.

Наверное, он имел в виду, что цвет кожи не важен. Когда Юсуф ушел, я расплакалась. Это было так странно. Юсуф был виноват не меньше, чем другие мальчики, но его доброта в тот день осталась со мной надолго. Остался и сильный тихий голос, который велел мне искать хорошее, потому что оно всегда есть, даже в самые тяжкие минуты, когда кажется, что мозг вот-вот взорвется. Хотя бы в памяти.

Я вспоминала, за что можно благодарить судьбу. За то, что моя семья дома в безопасности, за кислород в легких. Я завела такой порядок: каждый вечер после молитвы я вспоминала всех своих родных, друзей и знакомых и просила, чтобы у них все было хорошо. Я молилась за соседа, который пытался помочь нам с Найджелом в мечети, и, конечно, за женщину, которая обнимала меня и не хотела отдавать похитителям. Я молилась, чтобы она была жива и благополучна. Я вспоминала, что хорошего случилось за день, все проблески человечности, если мне удавалось уловить таковые в моих мучителях. Спасибо, что Джамал сегодня не швырнул мне еду, а поставил ее на пол. Спасибо, что Абдулла сказал мне сегодня ассалям алейкум. Спасибо, что я несколько секунд слышала, как они смеются и носятся по коридору, потому что это напомнило мне, что внутри каждого из них живет подросток, которому хочется беззаботности.

В контексте моей прежней жизни это все выглядело бы мелко и нелепо, но теперь, при моих обстоятельствах, это было незаменимо. Сосредоточившись на том, что заслуживало благодарности, я могла бороться за себя. Каждый раз, когда мои мучители швыряли меня в пропасть отчаяния, я находила новый способ выбраться оттуда. Это было непросто, но позитивное мышление стало моей лестницей.

«Куда угодно, куда угодно, – напоминала я себе. – Я могу поехать куда угодно».

В Альберте была ранняя весна. Моя мама по-прежнему жила в доме, который снимало для нее государство в Силван-Лейк, неподалеку от моего отца и Перри. На стене у нее висел календарь, где она крестиком помечала дни нашей неволи – их набралось уже двести десять. Полицейские переговорщики дежурили при ней двадцать четыре часа в сутки. Сама она уже не вела переговоры. После нашего с ней последнего разговора, когда мне едва не перерезали горло, полицейские решили сменить тактику. Ей велели не снимать трубку, если на определителе высвечивается сомалийский номер, чтобы вынудить Адама иметь дело с группой канадской разведки, сидящей в Найроби. По их замыслу, это должно было ограничить возможности эмоционального давления со стороны похитителей и ускорить процесс. Адам был в отчаянии. Он по десять раз на дню звонил маме и бросал трубку, когда включался автоответчик. Он посылал ей гневные сообщения по электронной почте, полные орфографических ошибок. В одном из январских посланий, которое она получила накануне нашего побега, он поместил свои условия прямо в тему: «Опасность угрожает Аманде и Найджелу, если вы не заплатите выкуп!!!» Спустя семь месяцев после похищения бандиты снизили требуемую сумму всего на один миллион. Теперь они хотели два миллиона долларов вместо трех. Адам отверг первоначальное предложение в двести пятьдесят тысяч – столько выделили вместе канадские и австралийские власти. Технически эти деньги числились в категории «расходы», дабы обойти тот факт, что они предназначены для выкупа, – это расценивалось как поддержка террористов и было запрещено законодательством обеих стран. Ничего сверх этой суммы власти предложить не могли. Все прочие решения должны были достигаться посредством дипломатии. Мои родители не очень хорошо представляли, что это значит. Иногда им говорили, что правительство может предложить финансирование какой-нибудь больницы в Могадишо, дабы заручиться поддержкой местных властей. Или что канадские чиновники оказывают давление на старейшин кланов и прочих сомалийских лидеров, добиваясь нашего освобождения. Но поскольку властей в Сомали все равно что не было, а банда, похитившая нас, не имела связей ни с одним из крупных кланов, то все эти усилия оканчивались ничем. Ситуация была патовая. Адам продолжал названивать моей маме. Были и другие звонки из Сомали: незнакомцы оставляли голосовые сообщения, говоря, что у них есть новости или они знают, как нас спасти. Непонятно, как они узнавали мамин номер и что у них было на уме – были ли это подручные наших похитителей или честные люди, и впрямь желающие помочь. Мама сидела и плакала, глядя на звонящий телефон. Тщетные надежды в течение многих месяцев подрывали ее здоровье. Под вечер, когда в Сомали была уже ночь и новостей ждать не приходилось, она выходила из дому на прогулку. Она шла в магазин за покупками или гуляла в заснеженном лесу, чтобы хоть немного успокоить нервы. Полицейские оставались дома на дежурстве, хотя неясно было, чего они ждут.

Мои родители жили чужими надеждами, они верили, видя, что других не оставляет вера. Ежедневно из Оттавы звонил какой-нибудь чиновник и передавал неясные, но обнадеживающие сведения, полученные якобы от разведки. Маму уверяли, что нас с Найджелом кормят и разрешают нам прогулки. Когда она призналась, что опасается за мою безопасность как женщины, ее стали убеждать, что у мусульман изнасилование считается страшным грехом, хуже убийства, и потому мне, скорее всего, это не угрожает. Агенты намекали, что о многом из происходящего они не имеют права говорить. По маминым словам, ей постоянно твердили, что наше дело «близко, очень близко» к завершению. Она верила, хотя и не понимала, что это значит.

А тем временем между нашими семьями начались разногласия. Разочарованный отсутствием прогресса в деле, старший брат Найджела, Хэмилтон, обратился к некоему Майклу Фоксу, частному поисковику, который якобы имел широкие связи в Сомали и вызвался уломать бандитов за сумму в пятьсот тысяч освободить хотя бы одного Найджела. Он утверждал, что это возможно. Это означало отказ от помощи австралийской федеральной полиции, но Бреннаны в любом случае утратили веру в возможности государства. Как и говорил Найджел, деньги у них были – средства после продажи родительской фермы плюс помощь родственников. Так что если этот Фокс не обманывал, то для Найджела должно было хватить. А что до меня, то почему они должны взваливать на себя двойную ответственность? Так Хэмилтон и заявил в разговоре с моей мамой.

Мама была в шоке. Она бросилась убеждать Бреннанов, что для меня это верная смерть, что похитители возьмут деньги, освободят Найджела, а меня немедленно убьют. Под конец обе стороны пришли к нелегкому решению продолжать сотрудничество с полицией, надеясь на скорый прорыв.

А потом в Интернете появился пост, повергший моих родителей в состояние паники. Какой-то американский блогер написал, что я беременна и будто бы сведения об этом дошли до него из надежного источника в Могадишо. Полицейские переговорщики, сидевшие в доме моей мамы, убеждали ее, что это всего лишь слухи, которые с момента нашего похищения постоянно сопровождают расследование. Возможно, их распускал Адам или кто-то из его сообщников, дабы заставить нашу родню быстрее раскошелиться.