Воздух снова изменился – сначала стал вязким, а потом удушливым. Пока я ковыляла по коридору, в глазах все мелькали солнечные вспышки, а мозг пытался осознать увиденное. Двери некоторых комнат были открыты. Мы прошли мимо большой комнаты слева, похожей на кладовую, где тюремщики хранили свои вещи, а чуть далее – справа – была комната поменьше, но с окном, откуда лился солнечный свет. Когда я заглянула туда, мои глаза снова заломило от боли, но я успела заметить человека. Это был Найджел. Он сидел на матрасе, кутаясь в синюю москитную сетку, точно король в мантию, и читал книгу. Он даже не поднял голову, когда мимо прогремела моя цепь, но по его напряженной позе я догадалась, что он все слышит, просто боится взглянуть на меня.

Я вернулась к себе и упала в изнеможении на матрас. Тьма вокруг стала чернее прежнего. Позже кто-то – я не поняла кто – швырнул мне мои просохшие вещи. После стирки они стали практически невесомы и пахли порошком и солнцем. Я долго лежала, вспоминая свое приключение длиной в полминуты и видение Найджела. Я старалась не возненавидеть его за то, что у него есть книги, окно, москитная сетка. Может быть, его хорошо кормят, с ним хорошо обращаются. Интересно, беспокоится ли он обо мне и знает ли, насколько мое положение хуже, чем его. И что бы произошло, решись он встретиться со мной взглядом? Стало бы мне от этого легче или тяжелее? Что я смогла бы прочесть у него на лице? Я не знала, не могла знать.

В течение последующих дней я беспрестанно возвращалась мыслями к Найджелу и под конец решила, что у меня нет иного выбора, как только радоваться за него, пусть я сама чувствую одновременно горькую зависть. Еще я была благодарна, что в тот день мне удалось увидеть многое, чего я не видела раньше. Это напомнило мне, что на свете есть воздух и даже океаны и континенты. Теперь я знала, что Найджел с его книгой находится ближе к выходу – в той части, где спят мальчики, а мы с кухней и неведомой кашляющей женщиной живем в глубине дома. Я составила план, соединяя воображаемые комнаты, как кусочки мозаики, приводя в порядок свои догадки насчет того, как устроен дом, и это доставило мне некоторое удовольствие.

Однажды явился Скидс и протянул мне телефон. Человек, говорящий с сильным акцентом, представился сотрудником посольства Сомали в Найроби и задал мне личный вопрос – один из тех, которые призваны были подтвердить, что я жива. Впервые за много месяцев я услышала голос, не принадлежащий моим похитителям.

– Скажите, – проговорил человек, – куда ваша мать возила вас на каникулы, когда вам было девять лет?

Ответ был: в Диснейленд, Калифорния. На самолете.

Когда Скидс забрал телефон и ушел, я рыдала полтора дня, не в силах совладать со своими эмоциями.

И все же этот звонок принес надежду. Это сотрудник посольства – значит, власти Сомали знают обо мне и пытаются помочь. Я убедила себя, что звонок предвещает наше с Найджелом скорое освобождение. Вопрос задала мама, я ответила. Вопрос о путешествии, с намеком. Значит, вскоре и нас ожидает путешествие. Они – наши родные, наши страны – вот-вот вытащат нас отсюда. Осталось подождать еще немного. Я знала это.

Следующие несколько дней я ждала, уверенная, что провожу последние часы в заточении, что дверь на свободу вскоре распахнется. Лишь спустя неделю мои надежды окончательно испарились. Самолет взял разбег и взлетел без меня. От этой мысли мозг начинал плавиться, вытекать в окружающую меня темноту. Я сама себя одурачила. Телепатической связи между мной и мамой не существует, это иллюзия. Жестокое отчаяние охватило меня. Я была на грани, готовая совершить безумство. Эмоции накатывали без предупреждения. Часто думая о Найджеле, я испытывала попеременно то жалость и тревогу, то жгучую, как желчь, ненависть. «Как он там? – переживала я. – Что он делает? Держится ли?» А потом вдруг: «Он предал меня! Он оболгал меня, он свалил на меня всю вину за побег! А теперь сидит на солнышке и читает книжки!»

В гневе я была страшна и не щадила никого – и особенно моих мучителей. Меня посещали яркие фантазии о том, как я отомщу им. Я воображала, что становилась невидимкой и убиваю их по очереди, всех до одного, – например, расстреливаю из автомата. Тем временем напряжение внутри все росло, становясь нестерпимым. Ничего не помогало. Да еще меня терзала постоянная острая боль в левом боку, принуждая лежать, подтянув колени к подбородку.

Однажды днем в коридоре зашаркали сандалии. Я не ждала ничего хорошего. Вошел Абдулла и сразу плюхнулся ко мне на матрас.

– Я хочу, – заявил он, – подними.

Так он всегда приказывал мне поднять платье до пояса, чтобы он мог расстегнуть мои джинсы. Я повернулась на спину и закрыла глаза.

Я ненавидела его каждой клеточкой своего тела. Я желала ему смерти. Я отворачивалась и упиралась ладонями ему в грудь, создавая какой-никакой внешний барьер между нами, а мозг мой кричал, готовый взорваться. Я ничем не могла себе помочь, чтобы облегчить напряжение. Я больше ни секунды не могла этого выносить. Я чувствовала, что схожу с ума.

Собрав остатки сил, я толкнула его в грудь, и вдруг что-то произошло. Ладоням внезапно стало горячо, будто я на миг сунула их в огонь, и за первым шоком последовало странное спокойствие. Я поднялась вверх, оставив внизу свое тело. Мое сознание распалось на тысячи мелких огней, способных проникать в прошлое и будущее. Я наблюдала сцены из жизни Абдуллы, которые он описывал мне много месяцев назад. Вот он бежит на грохот взрыва и понимает, что его любимой тети больше нет. Не зная, что делать, он подбирает и несет домой ее останки – часть ноги. А вот он несколько лет спустя прячется за грузовиком, с группой таких же, как он, вооруженных малолеток, и ходит по домам, убивая своих соседей.

На долю секунды я прониклась его страданиями. Они пронеслись сквозь меня, как ураган. Я поняла: его терзает боль, гнев и отчаяние, накопленные за всю его недолгую жизнь. Он и ребенок, который прячется за грузовиком, и чудовище, которое меня насилует.

Когда он ушел, я лежала, ощущая привычную боль во всем теле, и думала. Что же это было? Как это называется? Да кто его знает? Но, так или иначе, оно мне помогло, и теперь мой мозг принялся его анализировать, пытаясь выразить произошедшее словами, подобрать подходящее определение. Это было непросто, хотя порожденное этим феноменом новое чувство не оставляло меня. И это чувство весьма напоминало сопереживание. Кто бы мог подумать, что мне станет жаль этих мальчиков?

В округе постоянно гремело – шли бои. Сомали образца 2009 года было политическим банкротом. В конце 2008 года глава Переходного правительства объявил о своей отставке, что создало в Могадишо политический вакуум. Соседняя Эфиопия, которая в течение двух лет поддерживала президента, перестала оказывать помощь и отозвала войска. Крупнейшая исламистская группировка Аль-Шабаб и ее конкуренты ожесточенно сражались за власть, пока несколько тысяч миротворцев Африканского союза – в основном из Уганды и Бурунди – пытались защищать остатки правительства в Могадишо.