им таинство так мало похожее на наше венчанье, что вы едва замечаете его. Может быть, безразличие религиозных обрядов и служит главною причиною тому, что турки часто женятся на христианках, оставляя им полную свободу исповедовать свою веру. Христиане иногда женятся на мусульманках, но жены их, вообще равнодушные ко всему, не ознакомленные со своею религией, обращаются большею частью в христианство, увлеченные примером всей семьи.

Главная отличительная черта свадебных обрядов, – и она здесь обща всем племенам и исповеданиям, – состоит в том, чтобы как можно возвысить ту жертву, которую приносит женщина покидая свое семейство, расставаясь со своим девством: каких затейливых препятствий не придумано тут, чтобы отвратить или по крайней мере отдалить роковую минуту, и нужно действительно если не геройство, то силу или особую ловкость жениха и окружающих его, чтобы преодолеть все преграды.

Чистота здешних нравов и недоступность женщин могли бы привести в отчаяние европейского Дон Жуана. Она доходит до фанатизма. Если бы какая женщина изменила долгу жены или девицы, то преступление ее клеймит всю семью и притом в самом отдаленном потомстве, так что нередко молодые люди отказываются от богатой и красивой невесты потому только, что прабабка ее была неверна своему мужу.

Есть многие племена, где женщина и по выходе замуж может оставаться наедине с мужем только тайком, украдкой, если не хочет быть пристыженной при всех; где она не смеет даже говорить с ним при других и вообще должна казаться ему чужой, по крайней мере, до рождения первого ребенка. При таких условиях, можно себе представить, с какими затруднениями сопряжены свидания новобрачных в большом и недостаточном семействе, где все уголки дома наполнены людьми. Это затруднение свиданий, эта таинственность связи поддерживает и разжигает страсть до самой старости.

Но между тем, как вы ждете от меня полезных сведений, я заговорился о женщине, о любви и других отвлеченностях: обращаюсь к стране, по которой мы шли.

Округ Подгорицы несмотря на значительное пространство земель, славящихся своим плодородием, едва насчитывает 18.000 жителей. Большая часть разбежалась от притеснений турок или в горы или соседние независимые округи православного исповедания – в Черногорию, в Васовичи и далее.

Здешний край славится своим медом. Действительно, он необыкновенно ароматен и вкусен, или, может быть, казался нам таким, потому что нечего было больше есть. Воск, кожи, шерсть составляют единственное средство существования края. За них они получают грубые мануфактурные изделия от австрийцев, которые как в Подгорице, так и в Скутари господствуют на рынках. В их руках почти вся здешняя торговля, простирающаяся от полутора до двух миллионов в год, считая провоз и вывоз товаров.

Глава X

Приезд в Подгорицу и первый здесь ночлег. – Переговоры с Омер-Пашей об очищении Черногории от войск. – Личность Омер-Паши. – Грахово. – Участь пленных граховлян. – Описание города и пребывание в нем. Невыносимо-бедственное положение страны, представляющей одну обширную тюрьму. – Опустошение и истязания. – Окончание переговоров с Омер-Пашей. – Мы покидаем этот край вопля и общего отчаяния.

Переехав Зем по старинному, красивому каменному мосту, аркообразно переброшенному через реку, мы шли равниной, поросшей сорной травой и колючим кустарником, как это обыкновенно бывает на местах, некогда жилых. Несмотря на то, что мы приблизились к полю битвы, – не слышно было выстрелов; дело в том, что гонцы, посланные нами из Каттаро в лагерь черногорский и из Скутари к Омер-паше, уже достигли своих назначений и остановили на время, до окончания переговоров, военные действия.

К вечеру мы приблизились к Подгорице и от высланных навстречу людей узнали, что Омер-паши еще нет в городе, но что его ждут в ту же ночь. Нам отвели – как говорили – лучший дом; но в этом доме только в одной комнате можно было жить, – остальная часть состояла из чуланов затхлых и сырых; кажется здесь прежде хранился хлеб в зерне. В этой комнате, довольно впрочем просторной, разместились мы все на ночлег, за исключением конечно турок и прислуги. Трое нас предпочли спать на полу, а З. соблазнил стоявший вдоль всей стены оттоман, и он расположился на нем. Долго я ворочался с боку на бок. Усталость, волнение, кусанье всевозможных гадов, возившихся на нас и около нас, не давали покоя; наконец – я начал было дремать, как вдруг услышал стоны. Сначала не мог я понять – во сне это или наяву; раскрываю глаза – и что же увидел перед собою? Длинную тощую фигуру, всю в белом, простиравшуюся от пола до потолка и казалось поддерживавшую своею головой потолок; при едва мерцающем свете ночника я не мог себе представить, что это такое! Но стоны, издаваемые фантастической фигурой, показывали, что она принадлежит человеческой породе.

– Кто тут? Что случилось? – спросил я.

– Это ни на что не похоже, это ад! – отвечал мне знакомый голос.

– Да что такое?

– Крысы, нет не крысы… Это что-то небывалое, невиданное, какие-то чудовищные гады.

Тут только я вспомнил, что мой бедный З. не мог видеть крыс без какого-то нервического отвращения. Он стоял как вкопанный, не смея пошевельнуться, чтобы не наступить на крыс, которые действительно возились тут очень нецеремонно и вполне подтверждали предположение наше, что в доме был прежде склад хлеба. Как ни совестно мне было, но я не мог удержаться от смеха, глядя на полное отчаяния лицо З.

– Да, вам это ни по чем, вы привыкли ко всему этому у себя… А у нас этого нигде не видано.

З., произнося эти слова в минуту гнева, конечно сам знал, сколько истины в них заключается; на любой станции у нас найдешь все то, что приводило его в отчаяние и ужас, – так как нам не привыкнуть ко всем этим гадам и насекомым!

– И есть люди, которые серьезно рассуждают о возможности преобразовать Турцию!

– Одно возможное здесь преобразование, – заметил З. с такой злостью, к которой он только был способен, – это выбросить из Турции всех турок с их чумой, крысами и гадами в Азию, – пускай распложаются и терзают друг друга там и не заражают собою Европы.

Затем З., позвав человека, принялся затыкать чем ни попало все дыры, откуда по его мнению выходили крысы, хотя такую египетскую работу нельзя было кончить и к утру; а я, утешаемый мыслью, что такая ночь конечно не расположит нашего комиссара в пользу Омер-паши, уснул крепким сном.

На другой день надо было являться парадно к Омер-паше, мудиру, сераскиру, главнокомандующему всей Румелийскою армией, первому военному человеку в Турции. Особенно неприятна была эта церемония для австрийских