— А… — Я сообразила, что он имеет в виду.

— Ты говоришь — одухотворенная, а знаешь, на кого учится?

— Наверное, на экономиста, если тебе это так не нравится.

— Хуже. На артистку. У Бабакова.

— Так ты радоваться должен!

— Чему?

— Станет богатой и знаменитой.

— Сомерсет Моэм, кажется, утверждал, что у актеров нет души.

— Не понимаю?

— Они используют свою душу как материал. Пока материал не будет исчерпан весь. И чем выше степень лицедейства, тем быстрее он расходуется…

— Но можно ведь побыть актрисой лет до тридцати, заработать кучу денег…

— Став любовницей режиссера, который своим властным воображением запрограммирует ее судьбу на интересный именно для него вариант? Хорошо, если ее личная судьба совпадет с его замыслом, а если нет?

— Но можно стать не любовницей, а женой… Лучше, что ли, быть какой-нибудь учительницей и терпеть чужих детей за копейки?

— У тебя к тому же отличная интуиция! Она и в самом деле очень любит детей и прекрасно с ними общается. Но ее мать и слышать об учительской профессии не хочет. Она ее и толкнула в актрисы. А сейчас и Майку стало захлестывать: она нравится преподавателям, у нее поклонники, ее подвозят на дорогих машинах. И душа ее, как красивое хрупкое стекло, уже в мутных пятнах, которые пока что можно стереть…

— У меня тоже джип, — сказала я, пожав плечами, — сейчас у нас идеология такая: быть богатым, красивым и беспринципным. Понятие души — анахронизм.

— Но у тебя-то ведь неплохая душа, я чувствую.

— Ты что-то подозрительно упорно меня хвалишь! И вообще, какой-то детский у нас разговор, честное слово, вообще, никто еще не доказал, что душа у человека есть. Мои, к примеру, хорошие качества вполне могут объясняться более сильным женским инстинктом. Он удивленно поднял брови…

— Да, инстинктом! — уперлась я. — Просто он принял у меня лично такую форму.

— Я не предложил тебе кофе, — сказал он примирительно,

— или чай… Алкоголя у меня нет, да ты, я помню, и не любишь. К тому же ты за рулем?

— Конечно! И по-прежнему не пью и не курю. А от кофе не откажусь. Я, правда, заскочила в Икею и там выпила чашечку. Но ты, наверное, мне сваришь сам? — и я ему улыбнулась. И вдруг почувствовала внезапное и острое желание снова оказаться с ним в семейной постели. Стоп, удивленно остановила я себя, с этим я разберусь позже. Стоп.

— Впрочем, — сказала я, усаживаясь в мягкое кресло и стараясь на него на смотреть, — я видела в каком-то фильме из жанра фэнтэзи — там человечество избавляется от понятия души, подменяя ее понятием рациональности

— и тут же превращается в колонию космических биороботов, которые начинают работать на очередного Дарта Вейдера. Помнишь, из фильма «Звездные войны»?.. Он принес кофе и поставил на столик передо мной маленькую зеленую чашку со струйкой дыма над ней. Мне нравится запах свежего кофе с детства.

— Но я все-таки очень рациональна и пришла к тебе исключительно по делу. Он принес себе такую же чашечку и сел в кресло напротив.

— Можно ведь быть знаменитым, но притом душу не потерять. — Я выдержала паузу, проверяя, как он воспримет намек на собственную, так сказать, нераскрученность.

— Можно, — он кивнул и сделал из чашки маленький глоток.

— Ты вот почему-то пока не стал очень известным художником, верно? — Я решила пропедалировать эту тему, и мой голос, должно быть, прозвучал резковато. Может быть, меня немного достал его разговор о душе — мы не в церкви. — Для художников нынешнее время совсем не такое плохое. Я видела, как продаются картины твоей Николаевой…

— В Интернете?

— Да.

— Но ты же все понимаешь….

— Понимаю, что тебе нужно было вовремя съехать куда-нибудь во Францию, как Семен Гувер — жил бы сейчас не в Куркино, а в собственном замке в Шотландии или еще где. И здесь имел бы впридачу квартиру на Котельнической набережной.

— Она очень советская. — Он усмехнулся вполне подоброму. Я поняла: он сохранил свое потрясающее качество

— отсутствие зависти. — Я не мог.

— Я помню твою Николаеву, не хочу говорить о ней плохо, но если ты не мог из-за нее….

— Да нет, — невежливо перебил он и прибавил, — извини. Разумеется, дело не в ней. — Он кашлянул и, пригубив чашку, поставил ее на подлокотник кресла, вызвав у меня какое-то сосуще-неприятное чувство внизу живота

— я с детства страшно боюсь, когда бьется посуда. Моя мать однажды за разбитую вазу сильно ударила меня.

— Ты знаешь, — он внезапно встал и посмотрел на часы, стоящие на журнальном столике возле кресла, — мне срочно нужно выйти на десять минут. Тут недалеко. Хочешь — со мной? А потом вернемся?

— Давай. — Я удивилась, но решила, что ему кто-то из его знакомых должен передать какую-то вещь или, скорее всего, книгу. Выходя из его мастерской, я еще раз глянула на женщину у окна. И на секунду у меня возникла иллюзия, что женщина оглянулась.

Он подал мне манто, накинул легкий пуховик — и мы, закрыв дверь на автоматический замок, спустились на лифте и вышли во двор.

— А может, ты меня так вежливо выпроваживаешь? — Спросила я, посмотрев на плывущие низкие облака, казалось, они задевают верхние этажи дальних домов. — Так скажи прямо.

Он полуобернулся ко мне и потрепал по щеке. И опять мне захотелось вдруг, чтобы его рука легла на мои плечи… Стоп.

— Какой пустынный район, верно? — Я попыталась отвлечься.

— Жизнь проходит во внутренних двориках. — Он шагал широким шагом, как Петр Первый на знаменитой картине. — Но ты права — здесь и правда как-то малолюдно.

— Вот у нас в Митине молодежь тусуется, машин полно, толпа бежит, и одновременно рядом лес, речка, зона отдыха. Я переехала туда, потому что мне нравятся перемены

— а новый район менялся каждый день.

— А теперь куда?

— Что — куда? — не поняла я.

— Куда будешь переезжать? В загородный поселок?

— Я тебе разве говорила, — удивилась я, — по-моему, нет.

— Наташа, я ведь тебя очень неплохо знаю: если я тебе потребовался, значит, ты снова нуждаешься в переменах, и эти перемены связаны с каким-то делом, в котором неплохо понимаю я. То есть, скорее всего, с живописью. Но обычно, заскучав, ты меняешь и квартиру. Я тоже все это помню. А куда может ехать теперь такая стильная девушка с деньгами? Только в коттедж или какой-нибудь таунхаус. Я молча его слушала.

— А вот мы и пришли, — он показал на красное здание с яркой детской площадкой внутри дворика.

— Это детский сад, — удивилась я, — ты по работе сюда? Стенки расписываешь?