проклятом номере, у меня кровь не просто закипала — кислотой становилась, что сжигает все внутри, начиная с сердца.

— Это ты мне скажи, должен ли я в нее верить. Я попросил Василису о совместном ужине сегодня, чтобы познакомиться с Кириллом. Если не чувствуешь себя в состоянии справиться, то, думаю, тебе лучше на нем не присутствовать.

А вот это уж дудки. Не упущу возможности рассмотреть соперника поближе. И посмотрим, у кого после этого ужина несварение будет. Сзади стали сигналить, и я понял, что давно уже зеленый.

— Я прекрасно справлюсь и, конечно же, буду. Мы ведь семья, и нам нужно знать людей, которые важны для Василисы. — Ну, надо же, какой я правильно ориентированный, аж самому тошно. Отец оставил мое высказывание без комментариев, за что я ему был сейчас очень благодарен.

— Ладно. Они позвонят попозже, после того как парень устроится и отдохнет.

Лучше бы этот парень в темпе купил себе билет на обратный рейс. А я бы прямо всплакнул, провожая.

Подъезжая к офисной парковке, с удивлением обнаружил стоящую там ненавистную черную «Феррари». Причем припарковался Марик кое-как, перегородив сразу два места.

— В руках себя держи! — в приказном тоне сказал отец, выходя из машины.

— Да не проблема! — Пока он не приближается к Ваське, с этим, и правда, никаких трудностей.

Сквозь затемненные стекла спорткара не было почти ничего видно. Отец постучал по окну, но никакого ответа не последовало. Тогда он попробовал открыть дверцу, и она поддалась. Марик спал сном беспечного пьяницы на переднем сидении. Ублюдок не изменил своим привычкам и по-прежнему ездил пьяным за рулем. У меня зачесались кулаки устроить ему освежающее пробуждение.

— Марк! Зарицкий! Подъем! — рявкнул отец, и тот открыл глаза, ошарашенно озираясь. — Какого черта ты делаешь перед нашим офисом в таком состоянии?

Марк буквально вылетел из машины, приложивший об крышу головой. Он болезненно зашипел и схватился за виски. От него отчетливо разило перегаром, и выражение глаз было еще абсолютно одурманенным.

— У вас в офисе можно разжиться приличным кофе или одно дерьмо? — просипел он.

— У вас что, в семейном гнездышке весь кофе перевелся, а купить не на что? — не удержался я от насмешки. — Так сказал бы сразу, я бы тебе пожертвовал, а ты бы с супругой поделился. Сюда бегать не пришлось бы.

— Ольга была у тебя? — тут же вскинул глаза Марк.

— Была, была. Она оперативнее тебя оказалась.

— Чего она хотела? — Марк явно был не на шутку встревожен.

— Так! Мы не станем ничего обсуждать тут на улице на глазах у десятков людей, — резко прервал нас отец. — Шагайте внутрь. Марк, думаю, тебе понадобится не только кофе, но и душ, прежде чем ты сможешь вести осмысленную беседу.

— С каких пор наш офис стал приютом для бомжующих сынков миллионеров? — презрительно скривился я.

— Арсений! — одернул меня отец.

— Да, ладно! Милости просим, господин Зарицкий! — бросил я и, не оборачиваясь, зашагал к офису.

Минут через сорок отец велел мне зайти к нему. Марк сидел, вальяжно развалившись в кресле для посетителей, и только подрагивающая рука с чашкой кофе и то, как он поморщился от громкого рингтона отцовского телефона, выдавали, как ему хреново. Да, я все еще прекрасно помню, каково это — просыпаться с ощущением, что во рту нагадили сто кошек, а в голове работает установка для заколачивания свай.

— От головы что-то дать? — спросил мрачно взирающий на моего бывшего дружка-собутыльника отец.

— Топор, — буркнул тот, отхлебнул кофе и скривился.

— Это я мигом смотаюсь, — ответил я, привалившись плечом к дверному косяку. Не хочу проходить дальше и смотреть в его рожу.

— Ага, я всегда знал, что в этом смысле могу на тебя рассчитывать, Сен, — вяло огрызнулся Марк.

— Так, Марк, — жестко, но вежливо прервал его отец, — если у тебя есть что-то по делу, то мы тебя слушаем. Если нет — извини. Нам нужно работать, а ты, думаю, найдешь, чем себя занять.

— Да есть у меня по делу, причем по вашему! Совет у меня. Или, скорее уж, предупреждение!

Неужто он настолько придурок, что рискнет мне из-за Васьки угрожать? Я весь подобрался, испытывая нечто сродни злорадному возбуждению, как бойцовский пес, который уже видит ринг. Давай, будь мужиком, вякни что-нибудь и дай мне законный повод!

— Это касается того куска земли с заводом, из-за которого вы на днях с командой приезжих бодались.

Черт, я почти разочарован.

— Никто ни с кем не бодался. Ребятам хотелось земли — на нее им и предложили прилечь, — усмехнувшись, ответил я. — Заодно и дождаться провожатых с мигалками, чтобы, не дай Бог, не случилось чего на обратной дороге. Продемонстрировали южное гостеприимство в полном объеме. Они к нам со всей душой, и мы им тем же и по тому же месту.

— Думаешь, это весело? — Марк развернулся в кресле и одарил меня мрачным взглядом.

— Думаю, это ни разу не твое дело!

— Еще как мое, если перец, которому вы костью поперек горла стали, бизнес-партнер моего отца!

— Так ты сюда семейные финансовые интересы защитить пришел? Что, тоже сейчас угрожать начнешь? Или хоть денег для начала предложишь?

— Я сюда пришел, потому ты, Сен, был моим другом. И даже если мы с тобой перецапались, то с твоим отцом, тетей Мариной или Василисой нет. А это всех касается.

Вот лучше бы имени ее вообще не произносил, зараза!

— Я не истеричная сучка, чтобы с кем-то тупо цапаться! Я тебе морду бил, причем за дело!

— А я что, когда-то утверждал, что это не так? Может, я и ни хрена не исправляюсь и не исправлюсь никогда, но это не значит, что я не знаю, в чем не прав! Но сейчас разговор не обо мне! Вы очень серьезному дядьке дорогу перешли! И не просто серьезному, но и жутко злопамятному.

— А так мы обычно имеем дело, конечно, с детсадовцами! — фыркнул я и все же прошел и плюхнулся в кресло напротив него.

— Ты не понимаешь! За ним из девяностых такой шлейф тянется — мама не горюй. Но ничего не доказано, и поэтому он сейчас уже не бандюган, у которого руки по локоть в крови, а уважаемый человек и даже уже без пять минут депутат. А такие, как он, не обладают ни терпимостью к тем, кто нарушает их планы, и не стесняют себя рамками закона, добиваясь нужного результата.

— Ну, нам не впервой с подобным дело иметь, — я покосился на отца, который хранил молчание, и только то, как он хмурил брови, выдавало степень его беспокойства.