совершенно неслучайной. «Не посчастливилось» — это когда тебе на дороге в зад случайно въезжает какой-то дебил, потому что клювом по сторонам щелкал. А в том, что я творил каждый раз рядом с тобой, не было ничего случайного, — Арсений поставил стакан и шагнул ближе.

Я подумала, что мне тут особо некуда от него пятиться, хотя даже и не сделала попытки вернуть между нами расстояние, которое он сейчас украл наглым образом.

— Это что — твое развернутое извинение? — я попыталась посмотреть в темное окно, но Арсений протянул руку и коснулся моего подбородка, вынуждая смотреть на него. Нет, он не сжимал и не давил, его пальцы едва ощущались, но в кухне вдруг катастрофически упал уровень кислорода, и в животе зародилась какая-то предательская дрожь.

— Именно так. Моя главная вина не в тех полудетских гадких прозвищах и цепляниях, хотя и это было отвратительно, и я умоляю простить меня за дурость. Гораздо хуже другое. Я изводил и наказывал тебя за собственную неспособность стать другим, таким, у кого был бы шанс. Потому что решил для себя, что его не будет в любом случае — что бы я ни сделал и как бы не вывернулся наизнанку. Поэтому я просто боялся признаться даже себе, как ты на меня действуешь и что значишь. Я только бесился и злился на те эмоции, что перли из меня, и хлестал тебя же ими.

Арсений, говоря это, окончательно уничтожил расстояние между нами, его рука с подбородка скользнула мне на затылок, обхватывая его уже более властно. Он вдруг наклонился, практически упираясь своим лбом в мой. Он не смотрел мне в глаза, прячась за своими потрясающими густыми ресницами, и обжигал резкими выдохами лицо.

— Я должен был перед тобой открыться, рискнуть показать, что же творится со мной изо дня в день просто потому, что ты входишь в комнату. Сделать хоть раз именно то, что хотел, а не то, что делал, и тогда, черт его знает, может, я не просрал бы все.

Разве сейчас не самое время закатить глаза и потребовать разъяснений, что он имеет в виду? Добиться однозначной ясности, разложить по полочкам. Но сердце трусливо запрыгало, ища укрытия. Разве я готова к ясности? Что, если она не то, чего я жду? Может, ну его, пусть пока все как есть? Только как оно есть? Господи, собрать бы в кучу мысли и прекратить это головокружение!

— А мне так казалось, что ты всегда и делал именно то, что хотел, — почему я не отталкиваю его? Почему не отстраняюсь сама? Почему реально уплываю от того, как близко его рот к моему? Да закончатся эти долбаные вопросы, наконец?

— Не-е-е! — усмехнулсяся Арсений, и его ресницы щекотнули мою щеку, вместе с дыханием заставив на мгновение прерваться мое собственное. Мышцы шеи свело от борьбы с примитивной потребностью просто чуть повернуть голову и… — Каждый раз, глядя на тебя, я хотел совершенно определенных вещей и точно их не делал. Ты даже представить не можешь, ка-а-ак хотел. Хотя тогда это было ничто по сравнению с тем, чего и как желаю сейчас. Но, к сожалению, здесь опять ты, я и третий лишний — алкоголь.

Арсений отстранился, а я осталась стоять с пылающим лицом и едва сдержала разочарованный выдох.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Что сейчас я прошу прощения за прежние косяки, а не собираюсь совершить новые. Я не хочу, чтобы у тебя был повод сказать потом, что во всем виновато вино. В следующий раз, когда я тебя поцелую, у тебя не будет никакой возможности истолковать все превратно или потом включить заднюю.

Эти слова будто отрезвили меня, моментально испаряя эффект и от алкоголя, и от недавней близости Арсения.

— Когда ты меня в следующий раз поцелуешь? Когда, а не если? — нет, я даже не злилась, а просто обалдела от его нахальства.

— «Когда», Вась, именно «когда». И тогда, я обещаю, никаких остановок не будет. И обратно у тебя повернуть и исчезнуть больше не выйдет. Решишь, что хочешь меня, и я больше не отпущу, Васенька, — Арсений говорил это без пафоса, нажима и особых эмоций, просто доводя до моего сознания очевидную для него самого инфу.

— Знаешь, Сень, это самая дурацкая попытка попросить прощения, которую я и представить могу! — торопливо допив вино и сожалея о каждом неоцененном по достоинству глотке этого сокровища, я на автомате вымыла и поставила на место стакан.

— Ну, я старался, — пожал он плечами. — И может, это и по-дурацки, но честно. Я не собираюсь морочить тебе голову, Вась. Я хочу тебя. Всегда хотел. Когда снова получу, то это будет насовсем. Никакой больше беготни и метаний.

Нет! Я не слышу это сейчас! Не слышу, и мои ноги не трясутся от этого его проклятого «хочу»!

— Не получишь! И я не собиралась тебя целовать или тебе это позволять! Ни сейчас и ни когда-то в будущем! — браво, теперь сама поверь в то, что сказала!

— Как скажешь, дорогая! — беспечно пожал плечами этот мерзавец, и его тон стал суховатым. — Время покажет. А сейчас давай все же придем к некому соглашению. Отец прав. Нам нужно перестать напрягаться в присутствии друг друга. Марина, когда вернется, будет нуждаться в покое. Я читал, что больные люди более тонко чувствуют настроение близких и острее реагируют. Поэтому предлагаю временно, а лучше навсегда забыть все наши разногласия, спровоцированные, признаю, моими прежними косяками, и стать дружной и счастливой семьей.

— Принято! — без всяких колебаний ответила я и протянула ему руку. На самом деле я понимала, что мне нужно как можно скорее покинуть одно с ним на двоих замкнутое пространство, но раз пошла такая пьянка, нужно довести все до конца. — Но я не потерплю любого твоего вмешательства в мою жизнь или общение с кем бы то ни было!

— Марика имеешь в виду? — недобро усмехнулся Арсений. Я прямо замерла в ожидании вспышки гнева, но ее не последовало.

— Не важно. Кого угодно!

— Принято, — сжал он мою руку. — Торжественно клянусь, что ты больше никогда не ощутишь моего вмешательства.

— Почему мне кажется, что это не то, о чем я говорила? — Да я в этом почти уверена!

— Потому что ты мнительная и привыкла подозревать меня в худшем? — попытался придать своему лицу невинное выражение Арсений.

— А это не потому ли, что ты мне давал достаточно поводов?

— Согласен. Прежде да. Но не сейчас.

Ну, да, конечно. А там, на улице, он несся, наверное, обнять Марка по-братски.