Я сижу в кабинете Бочкова и в упор рассматриваю своего ненаглядного шефа, стараясь просверлить его взглядом как можно глубже. Расположившийся неподалеку Трофимов выжидающе наблюдает за реакцией босса. Бочков сглатывает ком в горле, медлит с ответом, потом еле-еле выдавливает из себя:

– Абсолютно.

Мне уже все ясно, но, подобно контрольному выстрелу киллера, я задаю еще один вопрос, чтобы окончательно убедиться в своей правоте:

– А я-то уж подумал, что Кузнецов передал вам копию этого списка, и вы прямо по нему все проставили…

– …Нет! – качает головой Бочков, отвечая уже уверенней, но в этот момент Трофимов просто по классическому самоучителю языка жестов Пиза закрывает лицо руками. Закрывает по-обезьяньи – во всяком случае, Алан Пиз называет это именно так, утверждая, что данный невербальный знак присущ нашим животным пращурам тоже. Так делает человек, слышащий, по его личному мнению, не просто ложь, а ложь в квадрате или в кубе. Меня подмывает немедленно сказать об этом Бочкову, но я сдерживаю себя. Мало ли: может, в следующий раз Трофимов схожим образом выдаст что-то более ценное.

– Ну, ладно, допустим. Но почему вы не влепили максимум четверки тем, кто заварил всю эту кашу, а поставили им именно пятерки? Я ведь даже эсэмэску вам посылал на этот счет.

– Они хорошо отвечали, – насупившись, говорит Бочков.

– Ну, и что? Придраться при желании всегда можно.

– Если на то пошло – мы сначала стали принимать экзамен, а потом уже прочитали твою эсэмэску.

– Но вы ведь тем самым подаете плохой пример всем остальным, Виталий Владимирович. Вы же им как будто говорите: «Жалуйтесь, дети, на Сокола! Мы вам с Трофимовым все поставим!».

– Игорь!… – Бочков грохает мгновенно сжавшимися кулаками по столу, а его «табло» наливается кровью, как перезрелый гранат. – Я не знаю… Если ты хоть во что-нибудь веришь, ты должен свечку сходить поставить за то, что мы сейчас тут сидим и с тобой разговариваем. Родители этих детей сдали тебя. Тебя и этого мудака с кибернетики взять должны были. Но взяли только его, а ты тут сидишь и права качаешь. Каких трудов стоило тебя хотя бы от Дуранова отбить. Он вообще сразу тебя хотел уволить. Если бы ты не оказал мне некоторого уважения – х…й бы чё я стал сейчас делать.

«Ух, ты! Интересно девки пляшут. Больничный-то пригодился. “Стратегия номер два” сработала. В каком-то смысле, конечно».

– Ну, ладно, – решаю не накалять атмосферу я. – А с остальными что? Их там сто с лишним человек – это, значит, минимум сто тысяч на дороге валяются. Вы мне разрешаете действовать, как я сочту нужным?

– Действуй! Но осторожно, потому что за тобой сейчас контроль со всех сторон.

– Хорошо, Виталий Владимирович.

Я поднимаюсь с места и секунду раздумываю, стоит ли мне протягивать руку Бочкову и притихшему Трофимову, или нет. Все-таки, что ни говори, а с этими отличниками и ударниками из списка профкома подстава с их стороны была несомненная. Потом решаю, что подать руку все-таки надо: не следует раньше времени демонстрировать хотя бы шефу, что у меня теперь отныне и навсегда вырос на него большой зуб. Последнее, что я слышу перед тем, как закрыть дверь, – это обращение Бочкова к Трофимову:

– С Кизаншиным надо чё-то делать. После его консультаций приходится успокаивать дипломников. Он им говорит, что вся экономическая теория туфтовая, а правильная только у него. И вообще освобождать вакансию профессора пора…

…М-да! Шустро действует мой начальничек, ничего не скажешь! Кизаншин, семидесятитрехлетний доктор технических наук, в свое время, до прихода Дулкановой, был первым лицом нашей кафедры. Его несменяемый вечно мятый костюм синего цвета, небрежно причесанные жидкие волосы в сочетании с маленьким ростом, нечеткой дикцией с деревенским акцентом и какой-то невообразимой ахинеей, которую он перманентно несет на госэкзаменах, создают ему комичное впечатление воробья на помойке в глазах окружающих, но он этого не знает. А уж как он опозорился на том историческом заседании, когда ректор с деканом представляли нам Бочкова, это вообще отдельная песня. Как он вскочил тогда, в самом конце собрания, по-школьному поднимая согнутую руку: «Разрешите! Раз уж мы заговорили о поднятии уровня научной подготовки в вузе, то мы должны в первую очередь тогда сказать о том, что настоящей экономической теории на самом деле нет!…». Почти все, кроме Махмутова, Бочкова и Прохорова, поняли, о чем он собрался «блаблаблакать» – о своем любимом детище, «теории экономики», которая на самом вовсе не теория, а несколько тривиальных аналогий между экономикой и знакомыми ему техническими системами. Из уважения к его сединам ему до сих пор никто не решается сказать, что его выпущенный универским издательством шедевр – собрание банальностей; что в нем нет даже намека на сравнение с другими подходами, которые в изобилии представлены в литературе и гораздо серьезнее того, что он пытается излагать в своей книге. Всего этого он, конечно, не знает, зато другие если и не знают точно, то просто догадываются. Поэтому едва начавшееся пламенное выступление Кизаншина было прервано хохотом доброй половины присутствующих. Ректор недоуменно посмотрел в сторону странного выскочки, а Махмутов, имеющий богатый опыт ведения заседаний, одной точной фразой закруглил встречу: «Галимзян Галимзянович! Такого вопроса в повестке собрания нет! Это тема не для заседания кафедры, а для теоретического семинара!». Кизаншин удрученно опустился на стул – попытка предстать мудрым старцем в глазах начальства, особенно нового, с треском провалилась. На обычных заседаниях он тоже несет лабуду, которую Бочков выслушивает с таким видом, будто ему срочно требуется антидиарейное средство. В общем, если ВВБ его вытурит, рейтинг кафедры от этого только поднимется. Удачи вам, Виталий Владимирович!..

* * *

Примерно через четверть часа недалеко от вахты В-корпуса я снова встречаюсь с Ирой Донсковой и Олей Пензовой. На этот раз настроение у меня заметно боевитей, чем сегодня утром, и это сразу им передается.

– Ну что, Игорь Владиславович? Можно будет сделать, или как?

– Похоже, что можно, но на сто процентов я не уверен. Люди сами не знают, что хотят…

– …Да вообще! – возмущенно фыркает Ирина.

– Тем не менее с этим приходится считаться. Вы пока выписывайте разрешилки, а я вам, если что-то не будет получаться, тут же сброшу эсэмэс.

– Ну, тогда мы прямо сейчас пойдем? – уточняет Донскова.

– Да, конечно. Я вас буду ждать здесь. Давайте, вперед!

Подруги бегут к выходу, а я ищу в справочнике мобильника номер Саматовой. Найдя запись «Эл-ст-07», посылаю сообщение:

«Элеонора, здравствуйте. Сегодня подойдите ко мне в пол-шестого в А-421. Есть обнадеживающая информация».

Ответ приходит быстро:

«Здравствуйте, я очень рада, что она есть! Буду!»

Вскоре возвращаются мои красны девицы, отдают разрешения на досрочную сдачу экзамена и, помахав ручками, исчезают. Я улыбаюсь им вслед и, напевая про себя мелодию из фильма «Миссия невыполнима», иду к выходу. Надо подкрепиться в каком-нибудь приличном месте. В принципе столовая – в двух шагах от вахты, но, во-первых, она, хоть и дорогая, не слишком качественная, а, во-вторых, и это главное, в ней могут быть или те студенты, с которыми мне предстоит иметь дело в недалеком будущем, или те, которые так успешно обыграли меня в недалеком прошлом. И с теми, и с другими пересекаться мне сейчас крайне не хотелось бы, не говоря уж о том, что там вообще может быть слишком много знакомых, заводить с которыми светские беседы мне тоже ни к чему. Надо поехать к главному зданию техуниверситета. Неподалеку от него есть шикарное кафе: до установочных лекций у заочников скоротаю время там.