Он сказал – тихим, вороватым шепотом, боясь, несмотря на заверения Нуит, той тьмы, что выползала из его рта и пениса. Она провела языком по его губам. Он провел языком по ее нижним губам, когда она оседлала его лицо. Она провела языком по венцу его члена. Он заскулил от жуткого удовольствия. Она потянула его за тонкие черные иглы между бедер. Он рухнул на шкуру гадрозавра, тяжело дыша и обливаясь потом, не в силах сказать даже слово. Она потянула зубами тектопластиковую иглу на его ладони. Он чуть не потерял сознание. Она приказала ему перевернуться вниз головой и распластаться на покрытой листьями стене. Когда она его отпустила, он был как в бреду и ощущал себя длиной километров десять. Она выполнила аккуратную стойку на руках и обвила ногами его шею. Он положил Нуит лицом вниз на кровать, поднял ее ноги и трахнул ее. Она движением бедер заставила его лечь на шелковистую шкуру и оседлала, а потом все понеслось, и это было мощно, очень мощно. Он впился пальцами в ее груди – неужели они были такими большими и полными? – и соски торчали твердые и темные, как спелые логановы ягоды, между его покрытыми струпьями костяшками. Она схватила его член, чтобы он не кончил. Она сунула два увлажненных пальца в его анус, пошевелила ими, демонстрируя, что это не просто так, и свободной рукой направила его чешуйчатые, ребристые пальцы к своему клитору. Три, четыре, пять раз она подводила его к пику блаженства и отправляла обратно, прежде чем, наконец, вознестись вдвоем.

– Это первый раз, когда клиент притворился профи, – сказала она, вернувшись из ванной.

– В смысле?

– Сто двадцать с чем-то дают женщине возможность определенным образом оценить грехи мужчин. Ты не смеялся. Отличный секс – это не когда потеют, рвут жилы, выгибают спину и кричат «Господи, да!» много раз. Это старый голливудский секс. Секс на серебристом экране. Ну как с этим связан Бог? Отличный секс – это когда смеются: иногда вслух, но всегда беззвучно, вот тут. Всегда смеются вот тут. – Она коснулась места над сердцем. – А ты не смеялся. Ты не расслабился. Это было ненастоящее. Ты сыграл роль. Хорошо сыграл, да, но это было вранье. Ты вдруг вспомнил, где ты, кто ты, что делаешь и с кем – и это убило тебя. Наповал, Камагуэй. Что ты вспомнил, Камагуэй? Что ты мне не сказал? В чем ты не смог мне довериться?

Она встала на четвереньки поверх Камагуэя и посмотрела ему в глаза.

– Что, по-твоему, я не смогу принять? Я могу стать кем угодно, Камагуэй. Чем угодно.

Опираясь на локти, она взяла его лицо в ладони. Их разделяли считанные сантиметры. Нуит нахмурилась. Дрожь пробежала по ее лицу. Кожа сморщилась и перетекла в хромированный металлический череп.

Камагуэй закричал. Костяные, нечеловечески сильные пальцы удержали его, заставляя смотреть прямо в белые глазные яблоки.

– Вот что тебя возбуждает, Камагуэй? – Голос принадлежал Нуит и исходил из сомкнутых, оскаленных челюстей. – Ты удивишься, узнав, насколько это популярная идея. Полным-полно настоящих некрофилов, жаждущих заплатить большие деньги за свой особый порок. Нет? Может быть, Версия № 2 окажется под стать твоим греховным мыслишкам.

Серебряный череп потек. Жидкость затрепетала и застыла плоскостью гниения. Клочья разлагающейся кожи. Сморщенные губы обнажили зеленые зубы, усохшие десны. Вместо носа – зияющая темная впадина. Ноги и руки – кости, обтянутые тугой, рваной кожей, и все же сгнившие пальцы со скрюченными, треснувшими ногтями удерживали его в неподвижности, как будто в состоянии трупного окоченения. Груди – высохшие мешочки из кожи цвета дерьма. Камагуэй чуть не задохнулся, вырываясь из хватки трупа. Гниющий остов преобразился, и он увидел над собой дерзкие черты Мэрилин Монро.

– Никак не могу запомнить строчки, где «копченая пикша» рифмуется с «сердцем, отданным папочке»[178], – сказала она сообразным голосом. – В любом случае, на анхеленьо это не звучит. Итак: заводит ли тебя настоящая некрофилия с подлинно мертвыми? Нет? Черт возьми, я больше ничего не могу придумать.

Пока она говорила, облик язвительного ангелочка Монро оказался вновь поглощен. Аккуратный ротик, нос и глаза растянулись, удлинились и растаяли; получившееся лицо не было лицом. Над Камагуэем нависла маска из кожи, с единственным отверстием в центре. Его держали мягкие, лишенные отличительных черт рукавицы из плоти. Он зажмурился. Почувствовал кожей, как трепещет плоть Нуит, выдавая новую перемену. С трудом осмелился взглянуть. На него смотрело сверху вниз собственное лицо Нуит, милое и уродливое одновременно.

Он оттолкнул ее изо всех сил. Для своего роста она была феноменально тяжелой.

– Иди ты в жопу, Нуит. Чтобы ты провалилась.

– Прости, Камагуэй. Мне жаль. Я не хотела… Впрочем, нет, хотела. Я хотела шокировать тебя. Причинить боль. Пробудить в тебе ненависть.

– Почему ты хочешь, чтобы я тебя ненавидел?

– Потому что, – лежа на боку на шкуре гадрозавра, она подтянула колени к груди, обхватила их руками, втянула голову в плечи, как боязливая черепаха, – я думаю, что мне грозит опасность влюбиться в тебя, тупой мясной ублюдок.

– ¡Ay! Нуит!

– ¡Ay! Нуит! – передразнила она.

– Разве это так ужасно?

– Потому что все, что я тебе показала – это и есть я. Я чудовище. Я продаюсь за деньги. Деньги больных людей. А хорошие, глупые, ранимые, мечтательные, честные, милые, напуганные, раненые люди вроде тебя заслуживают лучшей любви, чем любовь монстра. – Прежде чем он успел вставить хоть слово, она продолжила: – Знаешь, о чем просят чаще всего? Клиенты? Показывают фотографию кого-то, кого они любили, кто отправился в Мертвый город, и просят меня стать этим человеком. Обычно мы не занимаемся сексом. Просто разговариваем или делаем то, что им нравилось делать вместе – играем в теннис, плаваем, читаем газеты, гуляем, ходим по ресторанам, – а иногда клиент просто сидит и смотрит.

Она протянула руку.

– Прикоснись ко мне. – Он подчинился. – Тебе не кажется странным, что она теплая? Мои эпидермис и подкожный слой напичканы гиперскоростными текторными системами: мое внешнее «я» – тектопластик с эффектом памяти, изменяющий форму в ответ на мысленный приказ. Как автомобиль с полудюжиной встроенных базовых программ, только Нуит – лучшая тачка, чем любой старый папин «кадиллак», потому что может перепрограммировать свои молекулы по желанию. Через мою зрительную и слуховую кору протянуты волокна наносистем, словно цепочки волшебных огней. Покажи и расскажи – и Нуит станет тем, кем надо. – Она схватила его за руку. – Камагуэй, я могу сделаться ею, если ты этого хочешь. Я могу стать Эленой. Ты можешь сказать ей, что тебе жаль, что всегда