Арестовывали пачками военнослужащих различных (по сути – всех) категорий, но особой силы удар был обрушен прежде всего на высший комначполитсостав. В эти страшные, трагические для РККА годы всего было арестовано 3 маршала Советского Союза, 5 командармов 1-го ранга, 1 армейский комиссар 1-го ранга, 10 командармов 2-го ранга, 5 флагманов флота 1 и 2-го ранга, 14 армейских комиссаров 2-го ранга, 63 комкора и по неполным данным – 30 корпусных комиссаров, 151 комдив, 13 флагманов 1 и 2-го ранга, 86 дивизионных комиссаров, 20 дивизионных интендантов, 12 диввоенюристов, 243 комбрига, 143 бригадных комиссара, 28 бригинженеров, 19 бригинтендантов, 20 бригвоенюристов, 19 капитанов 1-го ранга. Серьезно пострадало и полковое звено: по далеко не полным данным, было арестовано 318 полковников, 163 полковых комиссара (только по март 1938 г.), 23 военинженера 1-го ранга, 28 интендантов 1-го ранга и т. п.

Итак, многие тысячи военнослужащих РККА, в том числе и сотни вчера еще всячески прославляемых командиров и политработников, возглавлявших не только полки, дивизии, корпуса, но и командовавших войсками военных округов, флотами, руководивших центральными управлениями Наркомата обороны, в одночасье оказались за тюремной решеткой, превратились в заурядных арестантов, до всякого суда и даже предварительного следствия обозванных врагами народа… Погребально лязгнули железные замки и засовы застенков НКВД. У каждого арестованного, кто когда-то читал Данте, наверное, вспыхнули в мозгу его бессмертные строки:

Оставь надежду навсегда всяк, сюда входящий…

Что мы знаем, так ничтожно по сравнению с тем, чего мы не знаем.

ПЬЕР СИМОН ЛАПЛАС

Приведенные в эпиграфе предсмертные слова знаменитого естествоиспытателя относятся, конечно же, к познанию человеком Вселенной. Но в определенном смысле они, на мой взгляд, в полной мере применимы и к истории деятельности ВЧК – ГПУ – ОГПУ – НКВД – НКГБ. Научной, строго документированной объективной истории поистине всеохватной их работы до сих пор нет. Человеческому сообществу еще только предстоит содрогнуться, когда она наконец все-таки будет написана и напечатана. А меж тем именно в распоряжение органов НКВД поступали в 1937–1938 гг. все арестованные сотрудниками особых отделов военнослужащие и вольнонаемные РККА.

В том или ином виде тайная полиция существовала всюду с момента появления государственных образований, а то и института племенных вождей. В России она официально появилась при Алексее Михайловиче под именем Приказа Тайных дел. Подьячие этого приказа надсматривали за послами и воеводами и тайно доносили царю. В РСФСР она начала существовать с 20 декабря 1917 г. как Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и преступлениями по должности (ВЧК). В деятельности ВЧК особенно ярко проявилась антидемократическая, диктаторская сущность советской власти. Сотрудники ВЧК выявляли «врагов советской власти», сами же их арестовывали, сами вели предварительное следствие, сами их «судили» и сами приводили приговор в исполнение.

По замыслу своих создателей, ВЧК изначально как бы парила над всякими законами. По свидетельству В.Д. Бонч-Бруевича, первый председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский, приступая к исполнению своих обязанностей, заявил: «Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции; юстиция сейчас нам не нужна. Такая борьба – грудь с грудью, борьба не на жизнь, а на смерть – чья возьмет. Я предлагаю, я требую организации революционной расправы над деятелями контрреволюции»1. И уже в феврале 1918 г. ВЧК было дано право, наряду с передачей дел в трибунал, непосредственно расстреливать шпионов, диверсантов и других активных врагов революции. Само собою подразумевалось, что право выжигать тавро «активного врага революции» принадлежало все той же ВЧК. Судя по ряду документов Гражданской войны, такое мнение было чуть ли не господствующим в большевистской партии. Во всяком случае, в своем послании чекистам ЦК РКП(б) заявлял в феврале 1919 г.: «Необходимость особого органа беспощадной расправы признавалась всей нашей партией сверху донизу. Наша партия возложила эту задачу на ВЧК, снабдив ее чрезвычайными полномочиями и поставив ее в непосредственную связь с партийным центром»2. И на протяжении всей Гражданской войны ВЧК обладала правом бессудной беспощадной расправы по отношению к любому «свободному» гражданину молодой Российской советской республики.

Вот что, например, произошло с только что входившим тогда в моду молодым эстрадным певцом Александром Вертинским. В конце 1917 г. он пел сочиненную им самим песенку о бесцельно погибших юнкерах «То, что я должен сказать», которая начиналась строфой:

Я не знаю, зачем и кому это нужно,

Кто послал их на смерть недрожавшей рукой,

Только так беспощадно, так зло и ненужно

Опустили их в Вечный Покой!

Артиста быстренько вызвали в ЧК и спросили, почему он поет песню об юнкерах. И дальше состоялся такой красноречивый диалог:

Вертинский: Мне их жалко. Ведь вы не можете мне запретить жалеть?

Чекист: Дышать запретим, если найдем нужным[34].

Уже с первых лет деятельности ВЧК чуть ли не каждый человек, попадавший в ее смертельные объятья, сразу же чувствовал абсолютную свою обреченность, понимал, что с ним здесь могут сделать все, что угодно. Недаром свою повесть о действиях чекистов в начале 20-х годов в Сибири Евгений Зазубрин назвал «Щепка». Именно такой беспомощной щепкой ощущал себя каждый схваченный сотрудниками «карающего меча революции».

Полный беспредел в деятельности ВЧК в годы Гражданской войны неизбежно калечил души и тех ее сотрудников, которые искренне считали себя честными революционерами. В марте 1921 г. группа коммунистов-сотрудников Туркестанской ЧК писала в ЦК РКП (б): «…Как это ни печально, но мы должны сознаться, что коммунист, попадая в карательный орган, перестает быть человеком, а превращается в автомат, который приводится в действие механически. Даже механически мыслит, так как у него отнимают право не только свободно говорить, но свободно индивидуально мыслить. Он не может свободно сказать свои взгляды, излить свои нужды, так как за все грозят расстрелом». В заявлении далее говорилось, что сотрудники ЧК «постепенно, для себя незаметно, откалываются от нашей партийной семьи, образовывая свою особенную касту, которая страшно напоминает касту прежних жандармов… Являясь бронированным кулаком партии, этот же кулак бьет по голове партии»3.

Стремление ВЧК стать государством в государстве подметил даже такой весьма далекий от малейших проявлений «гнилого либерализма» деятель, как Н.В. Крыленко. Уже в первые годы после Гражданской войны он говорил, что ВЧК имела тенденцию превратиться в целый наркомат, «страшный беспощадностью своей репрессии и полной непроницаемостью для чьего бы то ни было глаза всего того, что творилось в ее недрах»4.