Но мне нравились и более меланхоличные проявления жизни.Меня гипнотизировал вид смертных, суетливо запирающих магазины и спешащихнавстречу ветру с полными сумками продуктов, вид загорающихся фонарей, ярких ипочти веселых на фоне сгущающегося мрака.

Сумерек не будет, понял я. Как грустно! Но вампиром я частосозерцал сумерки. Что же мне жаловаться? Тем не менее на одну секунду япожалел, что провожу это бесценное время в пасти свирепой зимы. Но понепонятным мне самому причинам я хотел именно этого. Зима, суровая, как зимымоего детства. Как зима в Париже, когда Магнус понес меня в свое логово. Я былудовлетворен. Я был доволен.

Добравшись до агентства, даже я уже понимал, что жар ипростуда меня доконали и придется искать жилье и пищу. К своей большой радости,я обнаружил, что деньги прибыли. Для меня отпечатали новую кредитную карточкуна имя Лайонела Поттера – один из моих парижских псевдонимов – и подготовили полныйбумажник дорожных чеков. Я рассовал все это по карманам и на глазахпотрясенного клерка сунул туда же и тридцать тысяч долларов.

– Вас непременно кто-нибудь ограбит! – прошептал он,перегибаясь через стойку.

Я с трудом воспринимал его слова о том, что нужно побыстрееотнести деньги в банк, пока он не закрылся. А потом пойти в больницу, успеть дометели. Сейчас у многих грипп, такое впечатление, что каждую зиму чуть ли неэпидемия начинается.

Чтобы облегчить себе жизнь, я со всем согласился, но не имелни малейшего намерения провести оставшиеся часы смертной жизни в лапах врачей.К тому же этот шаг был излишним. Все, что мне нужно, решил я, – этогорячая пища, горячее питье, мягкая гостиничная постель и покой. Тогда я смогувернуть Джеймсу тело в сносном состоянии и благополучно перескочить всобственную оболочку.

Но прежде всего надо переодеться. Было только четвертьчетвертого, у меня оставалось еще почти двенадцать часов, и я ни минутой дольшене собирался терпеть эти грязные, жалкие тряпки!

Я оказался у большого изысканного торгового центраДжорджтауна как раз в момент закрытия – люди спешили домой, чтобы не попасть вметель, но мне удалось уговорить служащих пропустить меня в отдел дорогойодежды, где я на глазах нетерпеливого клерка набрал целую кучу всевозможныхвещей, которые могли мне понадобиться. Когда я передавал ему пластиковуюкарточку, на меня нахлынула волна головокружения. Меня позабавило то, что онвнезапно забыл о своем нетерпении и принялся предлагать мне разнообразные шарфыи галстуки. Я с трудом понимал, о чем он говорит. Ладно, заверните. Все это мыотдадим мистеру Джеймсу завтра, в три часа пополуночи. Мистер Джеймс любитполучать вещи даром. Конечно, еще один свитер, да, и шарф – почему бы и нет?

Ухитрившись сбежать от него с тяжелым грузом блестящихкоробок и мешков, я испытал новый приступ головокружения. Вокруг меняразверзлась чернота, я вполне мог упасть и потерять сознание. Мне на помощьпришла приятная молодая женщина:

– У вас такой вид, точно вы сейчас упадете в обморок!

Теперь я чрезмерно вспотел, и даже в теплом торговом центремне было холодно.

– Мне нужно только такси, – объяснил я ей.

Но найти его было невозможно. Толпа на Эм-стрит изряднопоредела, и снова начался снегопад.

В нескольких кварталах отсюда я приметил красивый кирпичныйотель, носящий очаровательное романтическое название «Четыре времени года». Кэтой цели я и направился, помахав на прощанье прекрасному доброму юномусозданию и нагнув голову, чтобы защититься от злобного ветра. «В “Четырехвременах года” мне будет тепло и покойно, – весело думал я, судовольствием произнося про себя это исполненное смысла название. – Ясмогу там пообедать, и мне не придется возвращаться в жуткий дом, пока неподойдет час обмена».

Дойдя до вестибюля гостиницы, я нашел ее более чемудовлетворительной и выложил круглую сумму в залог того, что в течение моегопроживания Моджо будет вести себя столь же аккуратно и воспитанно, как и я сам.Апартаменты оказались роскошными, окна выходили на Потомак, бледный коверпростирался до горизонта, ванная подошла бы и для римского императора, вкрасивых деревянных шкафчиках прятались телевизоры, холодильники и великоемножество прочих приспособлений для удобства клиентов.

Я немедленно заказал для нас с Моджо настоящий пир, потомоткрыл маленький бар, набитый сластями, разного рода вкусностями и спиртныминапитками, и налил себе лучшего шотландского виски. Ну и гадость. Черт, кактолько Дэвид его пьет? Шоколадка оказалась получше. Черт возьми, настоящаяфантастика! Я проглотил ее целиком, потом перезвонил в ресторан и добавил ксвоему заказу все шоколадные десерты, которые значились в меню.

Дэвид, нужно позвонить Дэвиду, подумал я. Но выбраться изкресла и дойти до телефона, стоящего на столе, представлялось мне абсолютноневозможным. И мне столько нужно было обдумать. К черту неудобства, это былнеплохой эксперимент! Я уже почти привык к этим огромным рукам, болтающимся надюйм ниже положенного, к пористой смуглой коже. Только не засыпать! Не терятьвре…

Я очнулся от звонка! Я заснул! Прошло добрых полчасасмертного времени. Я с трудом поднялся на ноги, словно с каждым движениемподнимал кирпичи, и каким-то образом умудрился открыть дверь горничной –привлекательной немолодой женщине со светло-золотистыми волосами, котораявкатила в гостиную моего номера покрытый скатертью столик, уставленный яствами.

Стейк я отдал Моджо, предварительно расстелив перед ним вкачестве скатерти полотенце из ванной, и он принялся жадно жевать, опустившисьдля этого на пол, как делают только очень большие собаки, и из-за этого сталвыглядеть настоящим чудовищем, похожим на льва, лениво обгладывающегохристианина, беспомощно пригвожденного к земле могучими лапами.

Я сразу же выпил горячий суп, не особенно прочувствовав еговкус, однако при такой кошмарной простуде ничего другого не следовало иожидать. Вино оказалось чудесным, намного вкуснее, чем заурядное пойло, что япил вчера ночью, хотя в сравнении с кровью вкус его был весьма ненасыщенным. Яосушил два бокала и готовился проглотить «пасту», как они выражались, когдаподнял глаза и осознал, что капризная горничная еще не ушла.

– Вы больны, – сказала она, – совсем больны.

– Чепуха, ma chére, – ответил я, – у меняпростуда, смертная простуда, ни больше, ни меньше. – Я сунул руку в карманрубашки в поисках пачки денег, протянул ей несколько двадцаток и велел уходить.Она медлила.

– Вы сильно кашляете, – сказала она. – Похоже, высовсем заболели. Вы долго пробыли на улице, да?

Я уставился на нее, сраженный ее заботливостью, и понял, чтомне угрожает серьезная опасность залиться глупыми слезами. Я хотел предупредитьее, что я – чудовище, что это тело ворованное. Какая же она ласковая, она явнопривыкла проявлять доброту.