Моим родителям, Говарду и Кэтрин О’Брайен. Ваша смелость иваши мечты останутся со мной навсегда.

Вновь с вами Вампир Лестат. Я расскажу вам о том, что сомной произошло.

Все началось в Майами в 1990 году. С этого времени начнусвое повествование и я. Но прежде необходимо упомянуть о снах, которыеприходили ко мне чуть раньше, ибо им отведена немалая роль в моем рассказе. Этосны о маленькой девочке-вампире с умом зрелой женщины и лицом ангела и о моемсмертном друге Дэвиде Тальботе.

Снилось мне и смертное детство во Франции – зимние снега,холодный полуразрушенный отцовский замок в Оверни, тот день, когда я отправилсяохотиться на волков, нападавших на нашу бедную деревню.

Сны могут быть так же реальны, как и жизнь, хотя, возможно,мне лишь впоследствии так казалось.

Когда начались эти сны, я пребывал в мрачном настроении:вампир-скиталец, бродяжничающий по всему свету, иногда покрытый таким слоемпыли, что никто не обращал на меня ни малейшего внимания. И что проку в том,что мои прекрасные светлые волосы оставались по-прежнему густыми, глаза –пронзительно синими, а улыбка – неотразимой, в том, что я великолепно одевался,а хорошо сложенное тело шести футов ростом невзирая на двухвековой возраст всееще выглядело двадцатилетним. Как истинное дитя восемнадцатого века – а именнов этом столетии я жил до Рождения во Тьму, – я всегда сохранял трезвостьрассудка.

Но восьмидесятые годы двадцатого столетия близились к концу,и я был уже мало похож на того лихого отпрыска старого вампира, который хранилверность классическому черному плащу и брюссельским кружевам, на джентльмена вбелых перчатках и с тростью, танцующего в свете газовой лампы.

Пережив немало страданий и испытав мгновения триумфа, атакже благодаря немалому количеству крови древнейших вампиров, я превратился всвоеобразного Темного бога. Обретенная сила смущала меня и даже пугала, аиногда мои невероятные возможности почему-то вызывали в душе печаль.

Например, я мог усилием воли подняться высоко в воздух ивместе с ветром совершать дальние путешествия так же легко, как дух. Усилиемразума я мог двигать и уничтожать предметы. Достаточно было одного моегожелания, чтобы в любой момент вспыхнул огонь. Сверхъестественный голос позволялмне обращаться к бессмертным из других стран и даже с иных континентов. Мне несоставляло труда читать мысли вампиров и людей.

Вам кажется, что это совсем даже неплохо? Мне же былопротивно. Без сомнения, я оплакивал свои прежние ипостаси – смертного юношу,новорожденного призрака, намеренного стать как можно более плохим, коль скоротаково его предначертание.

Поймите, я не прагматик. У меня чуткая и беспощаднаясовесть. Я мог бы стать хорошим парнем. Может быть, иногда я такой и есть. Но явсегда оставался человеком действия. Скорбь – равно как и страх – пустая тратавремени. И как только я завершу свое вступление, в книге начнется именнодействие.

Помните, что начинать книгу всегда очень сложно, большинствовступлений отмечено налетом искусственности. То были самые счастливые времена исамые тяжелые – да ну? И когда же? Кстати, и все счастливые семьи не похожиодна на другую – даже Толстой, должно быть, это осознавал. Мне не удастсяотделаться чем-нибудь вроде: «В начале…» или «В полдень я упал с телеги ссеном…» – иначе я бы так и написал. Поверьте, если есть хоть малейшаявозможность, я всегда выхожу сухим из воды. Как сказал Набоков устами ГумбертаГумберта, «можете всегда положиться на убийцу в отношении затейливости прозы».Может быть, «затейливая» в данном случае означает «экспериментальная»? О том,что мой стиль чувствен, цветист и сочен, я, конечно же, знаю – достаточнокритиков сообщили мне об этом.

Увы, но я привык все делать по-своему. И обещаю вам, что мыдоберемся до начала, если, конечно, в этих словах нет противоречия.

Прежде всего я должен признаться, что до того, как произошлиописываемые ниже события, я горевал о других бессмертных, которых знал и любили которые давным-давно покинули наше последнее общее пристанище концадвадцатого века. Безрассудно думать, что мы собирались создать новую общину.Все они один за другим исчезли во времени и пространстве – такова быланеизбежность.

Вампиры не питают особенной любви к себе подобным, хотя иотчаянно нуждаются в бессмертных спутниках.

Именно из такой необходимости я создал своих отпрысков – Луиде Пон-дю-Лака, который в девятнадцатом веке стал моим терпеливым и зачастуюлюбящим товарищем, а с его нечаянной помощью – прекрасную, но обреченнуюКлодию, вампира-дитя. И теперь, в конце двадцатого века, Луи остается единственнымбессмертным, с которым я часто встречаюсь после своих одиноких ночныхстранствий. Он самый человечный из всех нас, наименее похожий на бога.

Его скромное убежище на заброшенной окраине Нового Орлеана яникогда не оставлял надолго. Вы сами сможете в этом убедиться, когда придетвремя. Луи также участник этой истории.

Но о других бессмертных здесь говорится очень мало.Практически ничего.

За исключением Клодии, которая снилась мне все чаще и чаще.Позвольте мне объяснить: Клодию уничтожили более ста лет назад, но я постоянноощущал ее присутствие, как если бы она всегда находилась рядом.

В 1794 году я превратил умирающую сиротку в маленькогопухленького вампира, и через шестьдесят лет она восстала против меня: «Я положутебя в гроб, отец. Но ты уже никогда не встанешь».

Я тогда действительно спал в гробу. И все происходило в духетого времени: жуткая попытка убийства, приманка в виде отравленных смертныхжертв, чтобы замутить мой рассудок, ножи, врезающиеся в мою белую плоть, иокончательное избавление от кажущегося безжизненным тела в зловонном болоте запределами тускло освещенного Нового Орлеана.

Ничего не получилось. Существует очень мало верных способовразделаться с бессмертным: солнце, огонь… Необходимо стремиться к полномууничтожению. И в конце концов, ведь речь здесь идет о Вампире Лестате.

Клодия поплатилась за свое преступление: она была казненазлодеями из общины вампиров, прекрасно устроившихся в самом сердце Парижа, впечально известном Театре вампиров. Превратив в кровопийцу столь юное дитя, я нарушилзаконы, и уже по одной только этой причине парижские монстры стремились ееуничтожить. К тому же и она в свою очередь нарушила их закон, подняв руку насвоего создателя, – ее проступок, если можно так выразиться, послужиллогическим обоснованием приговора: Клодию оставили на солнце, безжалостные лучикоторого превратили ее в пепел.