В 1502 году, по прошествии трех лет успешных боевых действий, Чезаре Борджиа расширил границы Папской области вплоть до Адриатического побережья, и в знак его заслуг Александр VI сделал сына герцогом Романским.

Когда Чезаре повернул назад, в глубь полуострова, и взял Урбино, располагающийся на границе Флорентийской республики, Макиавелли был направлен к нему на предмет выяснения дальнейших намерений. Детали этого свидания нам известны из писем, которые Макиавелли направлял флорентийским властям. Двадцатисемилетний Борджиа принял делегацию из Флоренции ночью, при ярком пламени факелов, освещающих великолепный герцогский дворец (построенной тридцать лет назад отставным кондотьером Федериго да Монтефельтро). Бородатое лицо Борджиа, по которому нервно перебегали огоньки от мерцающих во тьме факелов, должно было привести визитеров в содрогание, и если замысел хозяина действительно был таков, то следует признать, что он вполне удался. Начал Борджиа с обманчивой любезности, заявив, сколь высоко он ценит тот нейтралитет, который соблюдала Флоренция во время его боевых действий. Но если сейчас город по какой-либо причине откажется от дружбы с ним, он, Чезаре Борджиа, — и тут в его голосе зазвучали стальные ноты, — без колебаний перейдет границу и восстановит власть семейства Медичи, глава которого кардинал Джованни является другом его отца-понтифика. Флорентийские делегаты заверили, что Флоренция ни в коей мере не покушается на территории, захваченные Борджиа. Но этого ему было мало. Он заявил, что ему не нравится республиканский стиль правления, и если флорентийцы не сменят его сами, он сделает это за них. Гости стояли на своем: народ Флоренции, смело бросили они, вполне удовлетворен республиканской властью, и в этих вопросах только его голос имеет значение. Борджиа рассмеялся им в лицо. Хватаясь за последнюю соломинку, дипломаты напомнили Борджиа, что город все еще состоит в союзнических отношениях с Францией и в случае нападения на Флоренцию договор о дружбе обязывает Людовика XII прийти на помощь. И вновь Чезаре лишь рассмеялся: «Я лучше вашего знаю, что сделает король Франции. Вас обманут». Флорентийцы отлично понимали, что Чезаре говорит правду, но и глазом не моргнули. К тому же понимали они и другое: Чезаре тоже блефует, ни за что он не пойдет на риск конфликта с Людовиком XII. Наутро Макиавелли во весь опор поскакал во Флоренцию доложить синьории о складывающейся ситуации. По его оценке, Борджиа воздержится от наступления, хотя, имея в виду его характер, ни в чем нельзя быть уверенным.

К счастью, Чезаре отвлекли иные, более неотложные дела: ему стало известно, что несколько высших офицеров во главе с Вителоццо Вителли подняли бунт и увели своих солдат. Это поставило Борджиа в сложное положение, и он немедленно залез в папскую казну и нанял французов. Тут уже задумались Вителли и другие заговорщики. Они предложили Борджиа встретиться и решить все разногласия миром, на что тот с готовностью согласился.

Тут-то как раз Макиавелли и отправился на свое второе свидание с Чезаре Борджиа, которое в итоге растянулось на несколько месяцев. Именно в это время последний и продемонстрировал все свои возможности. Борджиа предложил Вителли встретиться в городке Сенигаллия на Адриатическом побережье и в качестве жеста доброй воли, долженствующего убедить мятежного командира в своих мирных намерениях, распустил свои французские войска и появился в сопровождении всего нескольких охранников. Борджиа приветствовал Вителли и его спутников «широкой улыбкой... как старых друзей». А сам между делом ловко оттеснил их от солдат и, не медля ни минуты, бросил в темницу, где той же ночью «под рыдания и мольбы о милосердии» пленники, «наперебой обвинявшие друг друга», были по его приказу задушены.

Этот инцидент оказался важным для Макиавелли, он пишет о нем в своем трактате, озаглавленном «Предательство герцога Валентинуа по отношению к Вителли и другим», а впоследствии приведет в качестве образца в шедевре политической философии, принадлежащей перу автора, — «Государь». В обоих случаях Макиавелли не столько приводит пример того, как надо вести политику, сколько описывает механизмы того, что сегодня мы называли бы реальной политикой.

Только не надо путать реальную политику с реальностью, Макиавелли, во всяком случае, их не путает. Он был художником, верящим в мастерское воплощение своих идей. Что бы там Макиавелли в своих отчетах ни писал, сегодня нам известно, что французов, дабы успокоить Вителли, Борджиа вовсе не распускал, более того, они внезапно появились на месте действия, поставив его в весьма затруднительное положение: оставалось только блефовать. Макиавелли со спутниками сопровождали Борджиа на роковое свидание в Сенигаллии, и в своем первоначальном отчете он красноречиво описывает, как появление французов «заставило людей Борджиа буквально на уши становиться». Точно так же рыдания и взаимные упреки жертв — позднейший плод фантазии: изначально об этом ничего не говорится. Замысел Макиавелли состоял в том, чтобы возвысить личность Борджиа, не превратить того, в ком он видел живого носителя своих идей, в обыкновенного паникера и обманщика. Впрочем, даже не так: Борджиа был интересен Макиавелли не сам по себе, главное — метод. Налицо — наука действия, свободного от морали. Это совершенно новая наука — наука политики. Что Макиавелли искал и что он опишет в «Государе», так это формальный метод, который способен объединить щедрые жесты Лоренцо Великолепного и безжалостность Чезаре Борджиа. Это будет наука, которая трансформирует подобную щедрость, подобный блеф, подобный оппортунизм и подобную жесткость в некий набор процедур, применимых в тех или иных обстоятельствах. Успешная политика — это наука, и морали в ней места нет.

Судьба распорядилась так, что во время этой своей второй дипломатической миссии к Борджиа Макиавелли познакомился и сдружился с его главным военным инженером, который был также, по мнению многих, крупнейшим ученым своего времени. Науки в современном смысле тогда еще не было, и ученым оказался художник — Леонардо да Винчи. Вот еще один человек, разрываемый противоречиями; может, это и привлекло к нему Макиавелли. Война была для Леонардо воплощенным ужасом, а в то же время он часами просиживал в кабинете над чертежами военных машин, далеко опережающих свое время. Леонардо ненавидел тиранию и в то же время не видел ничего зазорного в том, чтобы выполнять заказы тиранов, таких как Лодовико Сфорца, а теперь вот Чезаре Борджиа.

Встреча Макиавелли и Леонардо — это встреча двух людей, которые на заре науки выражали веру в эмпирический метод. Леонардо пристально вглядывался в окружающий его мир и пытался понять, как он устроен; Макиавелли на свой, политический, лад был занят в точности тем же самым. В то же время их встреча символизирует дальнейшее развитие самого духа гуманизма — до той точки, в которой он раздваивается: гуманизм, питавший ранее живопись, поэзию и философию, захватывает теперь обширные пласты реальной действительности — политику и зарождающуюся науку.

По возвращении Макиавелли во Флоренцию Содерини предложил ему возглавить комитет по обороне и разработать государственную военную стратегию, пребывающую ныне в полном расстройстве. В 1494 году восстала Пиза, фактически отрезав Флоренцию от моря; последовавшая затем осада города ни к чему не привела, главным образом оттого, что наемники не желали подвергать себя опасности. Макиавелли предложил отказаться от их услуг и создать собственную регулярную армию. Это была революционная идея — до сих пор ни в одном из итальянских городов профессионального, полностью обученного ополчения не было. Содерини предложение принял, и по прошествии недолгого времени Макиавелли уже муштровал людей в новых алых мундирах, с белыми шапочками и в жилетах, а также в носках с красно-белыми полосами: армия — гордость Флоренции и одета должна быть соответствующим образом.