Макиавелли считал, что наука как таковая лежит вне пределов этики и сострадательности — она либо работает, либо нет. Все, им изложенное, пропитано духом психологического имморализма; все, к чему он стремился, — обнаружение наиболее эффективного и беспощадного способа приведения политической науки в действие. В этом смысле его часто неверно истолковывают. Главный побудительный мотив Макиавелли — вернуть Италии величие, былое величие Рима, а «беспощадная» наука — это инструмент, при помощи которого властитель решит эту задачу. Средства оправдываются целью, пусть даже Макиавелли не всегда писал о ней с достаточной определенностью, в результате чего мы и обращаем больше внимания на средства, каковые он столь упорно отстаивал.

Значение «Государя» оказалось колоссальным, появление этой работы знаменовало решающий шаг в развитии нашего европейского политического самосознания. Нам предлагалось понять, что для нашего процветания, как нравственных особей и членов эффективно руководимого общества, (или даже просто выживания) потребна известная доля лицемерия. Такова плюралистическая идея, до сих пор лежащая в основании западной культуры: органическое противоречие между духовной и гражданской жизнью, между ценностью как принципом и ценностью как практическим действием. Такого рода плюрализм предполагает способность принять данную дихотомию и примириться с ней, что, своим чередом, подразумевает софистику (или цинизм), которая превыше логики. Не всегда осознанно, но Медичи и Флоренция хорошо иллюстрируют путь к этому самосознанию Запада. Сначала Козимо де Медичи боролся с противоречиями между грехом ростовщичества и спасением души, не желая отказываться ни от того, ни от другого. Далее, Савонарола продемонстрировал невозможность религиозного фундаментализма в коммерческом и политически жизнеспособном обществе. И наконец, Макиавелли показал глубинное расхождение между этикой и искусством управления: плюрализм, усвоив который, мы научились жить. Такова неудобная, неприятная истина, таково неразрешимое противоречие, в котором многие усматривают краеугольный камень последующего мирового господства западной цивилизации.

Но самому Макиавелли его учение успеха не принесло. Он посвятил «Государя» сначала одному из членов семьи Медичи, затем другому, но интереса у них не вызвал, что и понятно: такого рода идеи редко даруют друзей. В изгнании Макиавелли ступил на литературную стезю, написав, в частности, комедию в духе черного юмора «La Mandragola» («Мандрагора»), считающуюся одним из первых образцов этого жанра на итальянском языке. Некоторое время спустя Медичи немного подобреют, и Макиавелли будет заказана «История Флоренции». Это яркая работа, но, разумеется, далеко не беспристрастная, она явно написана с позиций Медичи; сочиняя «Историю», Макиавелли рассчитывал, что она принесет ему какое-нибудь важное назначение. Назначения последовали, но второстепенные — сначала Макиавелли съездил с каким-то поручением в Лукку, а затем получил пост смотрителя городских стен. Но на верхние этажи власти уже не поднялся и умер в 1527 году человеком обедневшим и разочарованным в жизни.

Через пять лет появилось первое издание «Государя» на итальянском. Вскоре он был переведен на все основные европейские языки, и имя Макиавелли стало паролем зла в странах Запада, которым было трудно примириться с его неудобными постулатами. Тем не менее на английском «Государь» издавался и переиздавался на протяжении четырехсот лет. А в отказе Медичи принять эту книгу заключена особая ирония, ведь это идеальное руководство на тему как быть крестным отцом итальянского Ренессанса.

Восстанавливая во Флоренции власть Медичи, кардинал Джованни следовал примеру своего отца Лоренцо Великолепного: последовала целая череда празднеств. На площади синьории устраивались маскарады и карнавалы, запрещенные со времен Савонаролы, на виа Ларга, близ палаццо Медичи, куда вернулись его прежние хозяева, были выставлены столы с бесплатным вином и сладостями. Параллельно происходили стремительные перемены на политической сцене. Людей вроде Макиавелли заменяли на различных постах приверженцы Медичи. Было распущено постоянное ополчение. Срок полномочий гонфалоньера сократился до одного года. Произошли радикальные сдвиги во внешней политике — Флоренция вошла в Священную Лигу папы Юлия II.

Но вот в феврале 1513 года, через шесть месяцев после восстановления власти Медичи, до Флоренции докатилась весть о том, что папа при смерти. В ту пору, в результате чрезмерных нагрузок, сильно пошатнулось и здоровье кардинала Медичи, никогда не отличавшееся особой крепостью. У него обнаружилась язва желудка, не отпускали геморроидальные боли, вызванные долгим пребыванием в седле во время военных кампаний. Тем не менее кардинал ясно отдавал себе отчет в том, что сейчас его место в Риме, иначе он не сможет оказать сколько-нибудь существенного влияния на решение кардинальского конклава при выборах нового папы. Он велел посадить себя на носилки и, превозмогая боль, отправился по ухабистой дороге в Рим, за сто пятьдесят миль, — лишь для того, чтобы по прибытии на место, в первых числах марта, узнать, что папа Юлий II скончался. А сам кардинал чувствовал себя после дороги так плохо, что ему оставалось лишь слечь на неделю.

Тем временем начались заседания конклава. Происходили они согласно традиции: во избежание каких бы то ни было внешних воздействий кардиналы удалились в замкнутое помещение, которое запрещалось покидать до принятия решения; даже окна были плотно закрыты, лишь еду разрешалось приносить. День проходил за днем, в запертом помещении становилось все душнее, и чем дольше шли споры, тем все острее ощущалась потребность в глотке свежего воздуха и новом белье. Через некоторое время ухудшилось качество еды, да и меньше ее стало. К тому времени, когда к конклаву присоединился кардинал Медичи, рацион двадцати пяти тучных мужчин в насквозь пропотевших красных мантиях сократился до одной трапезы в день, а кормили так, как кормят вновь обращенных монахов в самых строгих монастырях.

В пору своей римской юности кардинал Медичи терпеливо и настойчиво обзаводился друзьями в кругу влиятельных кардиналов, составляющих окружение папы Юлия II. Его воспитанность и добродушие, чувство юмора, большая щедрость и несомненный ум, наряду с близостью к коридорам власти, позволили ему занять видное положение в клерикальных кругах. Многие из тех давних друзей были готовы проголосовать за него как за компромиссную фигуру, другие же руководствовались двумя основными соображениями. Несмотря на его героические подвиги в ходе папских баталий, большинство понимало, что по природе своей кардинал Медичи — человек не воинственный и потому в отличие от Юлия II не будет вовлекать Ватикан в бесконечные военные авантюры. У многих из присутствующих сохранились добрые воспоминания о тех днях, когда отец кардинала Медичи Лоренцо Великолепный столь усердно трудился во имя поддержания мира в Италии. Вторая же причина заключалась в том, что кардинал Медичи — человек явно нездоровый, о чем свидетельствует хотя бы его гигантский вес; если его избрание окажется ошибкой, ничего страшного, скорее всего он и двух лет не протянет. Но все эти аргументы наталкивалась на решительное сопротивление со стороны фракции во главе с кардиналом Франческо Содерини, братом смещенного флорентийского гонфалоньера Пьеро; и несмотря на спертый воздух, не говоря уже о скудной и с каждым днем все больше усыхающей диете, выхода из тупика не находилось. Кардиналы ожесточенно переругивались за столом, а в провонявших туалетах пытались заключить тайные сделки.