Номи закатывает глаза и фыркает.

— Ну да, как же.

— Я серьезно. Терять близких нелегко. Твоя мама знает.

Мы слышим шаги, дверь открывается. Гномус.

— О, так вот где самое веселье, — говорит он. Пытается разрядить обстановку, остолоп, боится показать истинные эмоции. Номи не улыбается в ответ на его шутку, и он ее обнимает. — Соболезную тебе, Номи. Я знаю, что он любил тебя больше всего на свете.

За исключением героина, звука собственного голоса, женского языка, лижущего филеденец, и своей музыки, — однако эти похороны ради тебя. Они всех выставляют дураками, особенно дураков. Номи похлопывает его по спине.

— Спасибо, дядя Шеймус.

Гномус отстраняется, как и положено, поскольку никакой он ей не дядя, а девушке нужно личное пространство.

— Вот что я тебе скажу, — говорит он. — Когда умерла моя мама, все советовали мне смотреть телевизор, пить пиво, отдыхать — но ничего не помогало. — Потому что ты не способен ни на чем сосредоточиться, пустышка. — А помогли мне эндорфины.

Он произносит это слово второй раз за двадцать минут — ему никогда не найти себе жену.

— Спасибо, — говорит Номи, — буду иметь в виду.

Гномус вздыхает и смотрит вверх на кроны деревьев.

— Сегодня собираюсь посвятить тренировку памяти о твоем отце. Думаю, он оценил бы.

Фил, ленивый козел, ни разу не вспотел по собственной воле, так что едва ли оценил бы. Я улыбаюсь.

— Очень мило с твоей стороны, Шеймус. Правда.

Едва он уходит, его будто здесь и не было, и Суриката возвращается к тому, на чем нас прервали.

— Думаете, я могу делать все что захочу?

— Ага.

— И мама не разозлится?

— Не-а.

— Тогда передадите ей, что я уехала в Сиэтл?

Никогда не напрашивался ей в сообщники, однако на ней футболка «Сакрифил», из рюкзака выглядывает «Колумбайн», и сегодня поминки, а в городе у нее никого нет. Впрочем, мне знакомо это чувство. Когда умирает тот, кого любил, несмотря на его недостатки, кажется, всему миру наплевать, кроме тебя.

— Только при одном условии, Номи. Трубка останется здесь.

Она салютует, как Джон Кеннеди-младший на похоронах отца, и бежит к тропе через двор.

В доме ребята из группы настраивают инструменты — я знал, что выступления не миновать, — и внутри моей акулы акустическая акула, зато теперь у меня есть цель. Найти тебя. Я пробираюсь в кухню, обходя своих говноглазых соседей всех возрастов, и для тебя это комната скорби, а для меня — горячая точка. Здесь миссис Калуа, и участвовать в разоблачении Джея мне не хотелось бы.

Оказываюсь в кухне, но и тут засада. Перед холодильником стоит молодая женщина, с которой мы разговаривали про Фила на собрании. Ее лицо скрыто за дверцей (спасибо, дверца!), зато я узнал ее руку. Два обручальных кольца с бриллиантами. Она ведет светскую беседу с пожилым алкоголиком, которого я встречал на острове, и я в ловушке. Дверь в гостевую ванную открыта, и я снова проскальзываю туда.

Закрываю дверь. Спасен.

Кто-то стучит в дверь.

— Прием, прием… Не забывайте об экономии воды. Пощадите трубы!

Я открываю кран и слушаю, как анонимные наркоманы обсуждают, когда будет уместно уйти домой (ПРЯМО СЕЙЧАС!), и они уходят (да!), я спускаю воду в унитазе (ой), выхожу — и вот она ты, стоишь рядом с Меландами Второй и Третьей. Я откашливаюсь.

— Мэри Кей, — говорю, — у тебя найдется минутка?

Ты злишься на меня, но я же, в конце концов, не поцеловал тебя прилюдно. Мы действительно ездили в Форт-Уорд и совершили совместное восхождение (дважды), и доктор Ники верно пишет в блоге: «У меня тоже есть чувства, и я имею на них право».

Ты извиняешься перед подругами, а мои ладони вспотели. Нужно тщательно подобрать слова, хотя как найти правильные слова, когда ты сама не своя? Ты открываешь боковую дверь, мы выходим на веранду, ты зажигаешь одну из крысиных сигарет и выпускаешь кольцо дыма — кто бы мог подумать, что ты так умеешь?

— Я не хочу говорить, Джо. Я не могу сейчас с тобой разговаривать.

— Я знаю.

— Не знаешь, Джо. Ты не представляешь, что со мной творится.

— Представляю.

Ты смотришь на меня. Испытующе. А потом выпускаешь дым одной ядовитой струей.

— Нечего было выключать телефон. У меня же ребенок.

— Выговорись.

Ты стискиваешь зубы: поведи я себя как мерзавец, тебе стало бы легче, — однако я не буду упрощать тебе задачу.

— Нам надо было просто подождать. Ты не знал Фила… — Вообще-то знал. — Мы с ним подписали договор. — Только он ради тебя палец о палец не ударил, зато вечно тянул на дно. — Он во мне нуждался. Я понимала, что он катится вниз, но крутила роман с малознакомым парнем у него за спиной, пока собственный муж медленно умирал.

Прозвучало жестоко, однако мне достанет сил.

— Понимаю, как это мучительно.

— Я чувствую себя самым большим куском дерьма в мире. Фил заслуживал лучшего.

Ты тоже заслуживаешь лучшего, однако вот что еще я ненавижу в поминках. Нельзя дурно отзываться о бедном мертвеце. Это его день, и ему все дозволено.

— Чем я могу тебе помочь?

Ты бросаешь сигарету на лужайку и пожимаешь плечами.

— Ничем. — Твой голос звучит приглушенно из-за гула, доносящегося из дома, где собрались полу-Меланды и Лонни, пока ты сама умираешь внутри. — Никто не поможет, ни словом, ни делом. Его не вернуть, а это мое единственное желание. Говорить тут не о чем. Я не могу получить того, что желаю больше всего. Еще один день с Филом. Чтобы сказать ему, что я нашла героин в тумбочке и под усилителем, заставить его спустить эту дрянь в унитаз, посадить в машину и отвезти в реабилитационную клинику, чтобы моей дочери не пришлось жить без отца. Чтобы ей не довелось обнаружить его труп. Я большая девочка. Я знаю, что мое желание не сбудется. И все-таки не могу не желать.

Ты не прикасаешься ко мне. Не смотришь в глаза. Ты — зомби со вторым рядом зубов, и это зубы Фила, вечное напоминание о нем. Однако я буду терпелив. Я знаю, каково потерять человека, который тебе не подходил. Знаю, что тебе больно. И все же боль не дает тебе права причинять боль мне, но я не стану сейчас тянуть одеяло на себя.

В отличие от твоей дохлой крысы, я сильный человек. Более того, я хороший человек, который может поставить твои интересы выше собственных и принять тот факт, что ты переживаешь смерть Фила гораздо тяжелее, чем я. Ты теперь вдова. У тебя новый титул, и я тоже готов убить крысу за то, что он с нами сделал. Его парни заканчивают играть единственный написанный Филом хит, и аплодисменты громкие, нарочито громкие. Ты начинаешь плакать, закрываешь за собой раздвижную дверь, оставив меня на веранде одного, и если б ты связывала будущее со мной, то не закрыла бы эту дверь.