Сэм подошел и встал рядом.

– Всякий, кто посмотрит на нас, подумает, что мы странная пара. Ты такая маленькая, а я, клянусь, стал в Италии еще выше. Они вместе пошли в детский сад, и думаю, мама водила близнецов в танцевальный класс для малышей еще до этого. По-моему, они были в костюмах мишек. Но даже тогда Салли была звездой. А ты когда-нибудь брала уроки танцев?

Грейс уже хотела ответить «никогда», но тут перед глазами возникла сцена. Она совсем маленькая, и молодая женщина, как теперь стало известно, ее мать, надевает на нее хорошенькое светло-голубое платье из мягкого, летящего материала. Светло-голубая лента вплетена в волосы, а на спине трепещут сверкающие крылышки. Она фея? В руке длинная палка со звездой на верхушке.

– Тебе дали особенную роль, дорогая. Ты фея-страж, которая должна стоять у двери дворца и смотреть, чтобы злые волшебницы не могли войти.

Грейс с сожалением рассмеялась.

– Полагаю, брала когда-то. Проблема в том, что у меня обе ноги левые, и хотя я должна была танцевать в кругу вместе с другими феями, бедный учитель изобрел для меня специальный танец, называемый «стоять смирно». И мне пришлось стоять все представление.

– Держу пари, ты была чудесным маленьким солдатиком!

– Не помню. На самом деле я ничего не помню, Сэм, но знаю, что у меня по-прежнему обе ноги левые.

– Вовсе нет.

Он оглядел ее единственную пару гражданской обуви.

– Честно говоря, твои ножки выглядят абсолютно идеальными. Ты, должно быть, прекрасно танцуешь.

– Нет. Я редко пробовала.

Хранящиеся под спудом воспоминания о той омерзительной ночи, когда на бедного Гарри напали, вновь вспыхнули с прежней яркостью. Она постаралась их пригасить. И не рассмеяться, видя, как Сэм вопросительно смотрит на нее.

– Должно быть, где-то в душе хранится воспоминание о том, как я не годилась даже для того, чтобы прыгать в кругу.

– Бедная Грейс. Я тоже много лет не танцевал. Давай попробуем вместе.

Прежде чем она успела что-то сообразить, он сжал ее правую руку. Левая инстинктивно легла на его плечо, и она едва не поморщилась, когда он обнял ее за талию и привлек к себе. Жар его тела, казалось, прожигал ее новый кардиган и блузку военного образца, и странные чувства, пробудившиеся в ней, были так сильны, что она боялась упасть в обморок. Это не братские объятия их вчерашней встречи и даже не лихорадочные ласки на заднем сиденье машины Джека.

Сэм оглядел ее, но не заметил ничего странного.

– Танцевать легко. Главное – слушать музыку. Ритм сам подскажет, что делать. Когда я был в Германии, выучил красивый вальс. Он называется «Голубой Дунай», хотя сами немцы называют его «На прекрасном голубом Дунае». Один из охранников либо гонял пластинку, либо насвистывал целый день, а иногда и всю ночь. Я мурлыкал ее всю дорогу домой, и пилот сказал мне английское название. Я буду напевать, а ты считай. Готова?

Она молча кивнула, и он стал петь. Мелодия действительно была красивой, хотя Грейс быстро сбилась со счета, когда он то ли нес, то ли кружил ее по комнате.

– Похоже, мне придется петь и считать одновременно, – мягко улыбнулся он той улыбкой, которая преследовала ее много лет.

– Один, два, три, один, два, три, – пел он, пока Грейс отчаянно пыталась ставить ногу в нужное место в нужное время.

– Я не разберу мелодии, – запротестовала она.

– Это потому, что я напеваю мысленно, – пояснил он и, подняв ее, стал вальсировать по гостиной.

Наконец он остановился, но Грейс не выпустил.

– И кто бы мог подумать? – спросил он в пространство. – Я был прав. Грейс, как насчет прогулки по городу?

Она думала, что сердце вот-вот остановится, такой радостью оно наполнилось. Но она пыталась говорить небрежно:

– Чудесно звучит, Сэм. Уверена, что в парке уже распустились весенние цветы.

– Сумеешь не отстать? Помни, я обошел пешком всю Европу.

Что она может ответить? Знал ли он, что мать хочет выманить его из квартиры? Он сердит? На мать? На Грейс?

– Прости, Сэм. Но в Дартфорде нет снежных вершин и огромных рек, несущих воды в море.

– Тебе понадобится пальто, – все, что ответил Сэм.

Он стоял на перроне, выделяясь из толпы, не своим не слишком необычным ростом или приятной и привлекательной, пусть и не особо выдающейся внешностью: просто из всех мужчин, толпившихся на этих нескольких футах бетона, он был единственным, на ком не было мундира. Хотя остальные стояли поблизости, болтая, смеясь и куря, он не принадлежал их компании.

Грейс подняла руку, чтобы помахать на прощание. Но так и не поняла, смотрит ли он в ее сторону. Возможно, он не видел ее или предпочел игнорировать… Так или иначе, Грейс отпрянула, словно боясь получить пощечину. Рука бессильно упала. Она даже испытала некое облегчение, когда поезд все быстрее увлекал ее прочь, по мере того, как потеющий кочегар бросал в топку лопату за лопатой угля. Ей было холодно, не потому что в поезде плохо топили, – что ни говори, а сейчас начало весны, – а потому, что он явно не желал признавать, что они знакомы. Но так ли это? Она была в поезде. Он – на перроне. Может, он не видел ее. В конце концов, откуда он знал, что она может быть в этом поезде?

Слабое утешение. «Джек, – ее тело словно со всхлипом повторяло его имя, – ты занимался со мной любовью, а сейчас даже здороваться не хочешь…»

Грейс туже стянула пальто военного образца, чтобы согреться. Или утешиться? Очевидно, он получил отпуск и даже не попытался увидеться с ней. Но она была в Дартфорде. У Петри нет телефона. Даже если бы он захотел, не смог бы с ней связаться.

«Нашел меня непривлекательной? Или считает, что я настолько ниже его, что можно не обращать на меня внимания?»

Труднее всего было переносить неуважение. Она дала ему то, чего он хотел, но пала в его глазах. Грейс старалась воскресить в памяти те моменты, когда поезд подошел к станции. Она так и не встретилась с ним взглядом.

Обозленная и униженная, Грейс легла в забитом людьми купе и посмотрела правде в глаза. Невозможно сказать наверняка, видел ли он ее. Она должна выбросить это из головы и думать о долгих прогулках с Сэмом.

Первый медленный час путешествия из Лондона в Бигглсуэйд в голове мелькали образ и воспоминания о Сэме. Теперь она смотрела в окна, в которых проплывали сельские пейзажи, и ничего не видела. Перед глазами вставали два лица: Джека, смуглое, с резкими чертами и, насколько она успела заметить, обтянутое кожей, как у скелета. И лицо Сэма, такое же худое и осунувшееся, но открытое и доверчивое. Последние два дня Сэм и только Сэм был у нее в мыслях.

Почти три года она тосковала по нему и волновалась за него, когда его направили из армейской базы в Олдершоте «куда-то в Европу», потом с поля боя – в госпиталь и лагерь для военнопленных, и, наконец, она услышала о его побеге.