Свободной рукой он стал гладить ее по голове. Осторожно провел ладонью по всей длине ее волос. И еще раз.

И еще.

И еще.

Если бы он мог быть достаточно неподвижным, все движение в мире остановилось бы. Орбита земли. Танец приливов. Реки, впадающие в моря. Кровь в жилах. И все стало бы ничем, кроме ее совершенного и временного присутствия здесь.

Удержи этот момент. Сохрани его. До тех пор, пока тишину не разорвет свист следующего поезда.

Ранние сумерки в июне были мягкими и зеленоватыми, еще не пропитанными удушливым летним зноем. На могиле Трэвиса выросла новая трава. Они сидели рядом с ней, ища слова, которые должны были сказать друг другу и Трэвису. У Лидии больше не возникало такого чувства, будто она бросает Дилла на произвол судьбы, и все же ей казалось, что она бросает Трэвиса. В каком-то смысле это было еще хуже и в то же время нелогично.

– Долго тебе ехать? – спросил Дилл, теребя травинки.

– Думаю, около десяти часов, – ответила Лидия, прихлопнув комара, севшего ей на ногу. Она не выносила пустых разговоров, и они бесили ее в тысячу раз сильнее, если она говорила с кем-то настолько для нее значимым, как Дилл. Но Лидия понимала, для чего они это делают.

– Собираешься проехать весь путь за один день? – Судя по поведению Дилла, ему такие разговоры нравились не больше, чем ей, но он так же был не готов заполнять тишину чем-то иным.

– Ага.

– Черт. Во сколько выезжаешь завтра утром?

– Вероятно, около шести, – со вздохом ответила она.

– Ой. А стажировка у тебя начинается… – Дилл осторожно снял с руки божью коровку и посадил ее себе на ладонь, чтобы она могла улететь.

– На следующей неделе, девятого июня.

– Жаль, что ты так рано уезжаешь.

– Мне тоже, но нужно немного времени, чтобы освоиться и обустроиться до того, как начнется стажировка.

– Нервничаешь? Ты ведь будешь работать на ту даму из журнала Chic? Ты говорила, что она жутковатая.

Лидия печально усмехнулась.

– Да. И да, она такая.

Воцарилась меланхоличная тишина. Они слышали гул насекомых в кронах деревьев, росших вокруг кладбища, как бы обнимающих его. Десять дней после окончания школы пролетели стремительно: они работали, смотрели на поезда, сидели на Колонне, иногда куда-нибудь ездили (Диллу больше всего нравилось ездить в «Грейсленд»), подолгу лежали под звездами и целовались.

Дилл откинулся назад, опираясь на ладони.

– Наверное, трудно будет парковать «Эл Гора» в Нью-Йорке?

– Ага. Собираюсь продать его одному из школьных приятелей Далии. Мы пересечемся в городе, и он увезет «Эла» в Стэнфорд. – Она ощутила укол боли. Ой, да брось. Ты же не ударишься в сентиментальность еще и по отношению к неодушевленным предметам? Ты не должна так расклеиваться. Этого не было в планах.

– Продаешь «Эл Гора»? Я буду по нему скучать. – В голосе Дилла сквозил едва уловимый намек на предательство. Он был в том же умонастроении. Нелогичность любит компанию.

Лидия провела рукой по верхушкам травинок.

– Я тоже.

– Надеюсь, ты оставила велосипед, чтобы я мог катать тебя, когда ты приедешь в город?

– Готова поспорить: папа разрешит нам брать его машину.

– Да, но на велике классно.

Да, Дилл. Да.

Светлячки мелькали между надгробиями в слабом вечернем свете с оттенком зеленой листвы. На кладбище пахло чистой землей и нагретым на солнце камнем.

– Нам стоило придумать какую-то церемонию, – наконец произнесла Лидия.

– Придумывать – значит думать, а я не хотел об этом думать.

– И я.

Дилл уставился в землю. Лидия сделала вид, что тоже смотрит вниз, а сама вместо этого искоса посматривала на его профиль. Вокруг его головы плясали светлячки. Ее сердце ныло от осознания того, что с каждым биением оно отсчитывает еще одну секунду до ее отъезда, до того момента, как она уедет и больше не будет видеть его.

– Дилл. – Она положила руку на его колено.

Он поднял глаза.

– Да?

– Надеюсь, ты навсегда останешься частью моей жизни, а я – твоей, где бы мы ни были и что бы мы ни делали.

И пусть никто не обвинит меня в том, что я неспособна на сантименты, подумала она, внутренне содрогнувшись. Но, наверное, в Нью-Йорке у меня будет предостаточно возможностей быть холодной и несентиментальной. Дилл подвинулся поближе к ней и обнял ее одной рукой.

– Я – «за», если ты готова. Ты пойдешь дальше меня.

Лидия опустила голову ему на плечо.

– Не рассчитывай на это. Думаю, что будущее приготовило для тебя немало сюрпризов.

– Надеюсь.

– Ты не жалеешь, что мы… – начала было Лидия неуверенно, едва слышно.

– Нет. О чем бы ты ни спросила. Я не жалею ни о чем, что было с нами.

Лидия задумалась обо всем, чего ей будет не хватать. Ей нравилось, как он вскидывает голову, когда говорит с ней, чтобы волосы не лезли в глаза; то, как он сидит, скрестив ноги и опираясь на ладони. Он не всегда смотрит на нее, когда говорит, но если это нечто важное, то заглядывает ей прямо в глаза, отчего она вся трепещет. А еще эти его глаза: яркие и темные одновременно, вспышка молнии, освещающая грозовой фронт. Странно думать, что он может существовать вне пределов ее видимости. Интересно, какие жесты ему свойственны, когда он остается в одиночестве. Вероятно, держит голову под другим углом, сидит иначе. Возможно, его глаза светятся не так или в них иначе отражается его ум.

Лидия горестно вздохнула.

– Наверное, мне пора попрощаться с Трэвисом.

Они с Диллом встали у могилы. Дилл положил руку Лидии на плечо. Она начала было говорить, но осеклась. Снова попыталась и промолчала.

– Трэвис, я по тебе скучаю. – Ее голос дрожал. Она глубоко вздохнула. – И я рада, что мне довелось дружить с тобой. Я говорила о тебе на церемонии окончания школы, в своей приветственной речи. Около месяца назад мы с Диллом вместе были на выпускном вечере и так жалели, что тебя нет с нами. Надеюсь, что тебе хорошо, где бы ты ни был. И у тебя, может, есть клевая мантия и симпатичный меч или что угодно. Прости, что почти не читаю фэнтези и даже не знаю, каких вещей тебе пожелать. И все-таки я прочла «Кровавые распри» до конца. Книга и впрямь отличная. Было бы здорово, если бы мы с тобой могли ее обсудить. Прости за то, что столько попрекала тебя твоей дубинкой и не рассказала всем раньше о том, что мы с тобой друзья. Прости, что не знала, как у тебя все плохо дома. И прости, что не нашла каких-то более умных или глубокомысленных слов.