Но хуже всего было то, что, хотя ей и удалось обнаружить в своем расследовании еще несколько кусков головоломки, она не видела цельной картины. Это убивало ее: женщина чувствовала, как собранные факты сталкиваются у нее в голове с ее собственными мыслями, но ничего внятного из этого все равно не получалось.

Тупая пульсирующая боль в висках преследовала Мэтти уже несколько дней, поэтому она достала кроссовки и спортивный костюм и отправилась в длинный забег по усыпанным листвой тропинкам и дорожкам Голландского парка, надеясь, что физические упражнения очистят тело и разум. Однако бег лишь усилил головную боль, к которой прибавилась боль в легких и ногах. У Сторин закончились идеи, жизненные силы и время. До первого голосования осталось четыре дня.

В тускнеющем вечернем свете Мэтти бежала по каштановой аллее с облетевшими великолепными деревьями, которые тянулись высоко в небо, и у нее возникло ощущение, будто она в тоннеле с мелькающими тут и там призраками. Потом она оказалась на липовой аллее, где летали ласточки, казавшиеся ручными, словно домашние питомцы, и пробежала мимо руин старого Голландского дома из красного кирпича, сгоревшего полвека назад вместе с книгами, так что от него остались лишь воспоминания о былой славе.

В те дни, когда Лондон королевы Елизаветы еще не стал огромным городом, Голландский дом был поместьем Чарльза Джеймса Фокса, легендарного радикала восемнадцатого столетия, который всю жизнь вынашивал революционные идеи и собирал в своем родовом поместье соратников, пытавшихся свалить премьер-министра. Но всякий раз у них ничего не получалось. «И кто же добился успеха там, где Фокс раз за разом, терпел поражение?» – спрашивала себя Мэтти.

Мысленно она вновь, шаг за шагом, прошла поле брани, на котором пал Коллинридж: вспомнила ужасную предвыборную кампанию, в провале которой Коллинридж и Уильямс винили друг друга, потом фиаско больничной программы и роль в этом Стивена Кендрика… Кто слил «Индепендент» решение урезать расходы на Территориальную армию, неизвестно: документ обнаружили в баре «У Энни», но вряд ли в этом стоило винить саму Энни… Затем была еще одна утечка – данных опроса общественного мнения – и град камней в адрес Коллинриджа, но кто за этим стоит, тоже неясно. Сторин знала только, что О’Нил имел отношение к невероятному эпизоду с покупкой акций и адресом в Паддингтоне. К тому же Лэндлесс вдруг совершенно неожиданно заинтересовался высокой политикой, что было для него совсем нехарактерно, и мотивы его оставались непонятными…

Вот и все. Больше у Сторин ничего не было. И куда двигаться дальше? Поднимаясь к самой высокой точке парка, ступая по мягкой земле, Мэтти рассматривала самые разные варианты, надеясь, что внезапно произойдет чудо и один из них все объяснит.

«Коллинридж не дает интервью, – думала она. – Уильямс согласен общаться только через свое пресс-бюро. О’Нил и вовсе не в состоянии отвечать на вопросы, а Лэндлесс даже не притормозит, если увидит меня на переходе. Значит, остаетесь только вы, мистер Кендрик!»

Журналистка побежала дальше, поднялась на холм и вдруг ощутила, что ее бег стал более легким. С новыми силами она устремилась вниз по склону, в сторону дома. Наконец-то к ней пришло второе дыхание!

Прошедшая неделя оказалась совсем не плохой для Гарольда Эрла. Средства массовой информации назвали его одним из пяти «наиболее вероятных» кандидатов, и он с удовлетворением наблюдал, как фургон Сэмюэля застрял в пути, а Маккензи и вовсе пошел под откос. Конечно, оставался еще Главный Кнут, который очень вовремя вошел в число кандидатов, но Эрл не верил, что Уркхарт добьется успеха: он никогда не работал в Кабинете на самом высоком уровне, а решающее значение в самом конце должен был иметь именно опыт. В особенности если речь идет о таком опыте, как у самого Гарольда.

Он начал свое восхождение много лет назад в качестве личного парламентского секретаря премьер-министра – это была должность, не дающая власти, но, как он сам шутил, более солидная, чем у кого бы то ни было ниже канцлера. Эрл достаточно быстро вошел в Кабинет министров; в течение последних двух лет под руководством Коллинриджа он являлся держателем нескольких важных портфелей и, как министр образования, отвечал за серьезную реформу школы. В отличие от своих предшественников, Эрл сумел найти общий язык с учителями, хотя кое-кто обвинял его в неспособности принимать жесткие решения и в том, что он занимал чрезмерно примиренческую позицию.

Но разве партия сейчас не нуждается именно в примирении? Ожесточенная конкуренция, возникшая вокруг Коллинриджа, оставила шрамы, а сложная кампания за лидерство в партии лишь сыпала соль на раны. В первую очередь партии причинял вред Уолтон, пытавшийся восстановить воспоминания о своем жестком североанглийском политическом стиле. Когда он стал называть вещи своими именами, то лишь вызвал антагонизм в рядах партии. Так что для Эрла наступило самое подходящее время.

Гарольд планировал, что суббота станет важным днем, объединением всех сил, верных партии и избирателям, что соберется полный зал соратников, которых он будет приветствовать по именам – перед камерами, конечно. Тогда он объявит о большой новой школьной инициативе. Министр образования и его сотрудники работали над ней уже некоторое время, и теперь, если их хорошенько поторопить, к субботе все будет готово. К спонсируемому правительством плану, обеспечивающему тех выпускников школ, которые не могли найти работу, гарантированным местом на курсах по получению профессии, теперь добавилась еще и возможность завершить обучение в другой стране Общего рынка, что улучшит их профессиональные навыки и знание языков.

Эрл не сомневался, что его предложения будут прекрасно приняты. В своей речи он готовился с энтузиазмом рассказать о новых горизонтах и возможностях, которые откроются перед молодыми людьми, что нанесет смертельный удар британским бизнесменам, традиционно не желающим вести дела с иностранцами на их родном языке.

И самое главное – он убедил бюрократов из Брюсселя все это оплатить. Так что Гарольд уже слышал гром аплодисментов, который последует после окончания его речи. Аплодисментов, на волне которых он отправится на Даунинг-стрит.

Большая толпа радостно приветствовавших Эрла сторонников уже поджидала его в сельском клубе Эссекса. Они размахивали маленькими британскими флажками и старыми избирательными плакатами, которые забрали со склада, чтобы воссоздать атмосферу успешной избирательной кампании. Как только министр вошел в зал, заиграл деревенский оркестр, и он шагал по проходу, пожимая протянутые со всех сторон руки. Местный мэр отвел его к невысокому деревянному помосту, вокруг которого суетились операторы и установщики света, старающиеся найти оптимальные ракурсы. Политик оглядел толпу, прикрыв рукой глаза от яркого света, и жестом остановил аплодисменты, когда мэр попытался его представить как «человека, который не нуждается в представлении, во всяком случае, для вас – а скоро и для всей страны!». В этот момент Гарольд Эрл почувствовал, что находится на пороге величайшего личного триумфа своей жизни.

И тут министр увидел его. Он стоял в переднем ряду, зажатый между скандирующими сторонниками, кричал и аплодировал вместе со всеми. Саймон. Тот самый человек, которого Эрл рассчитывал больше никогда в жизни не увидеть.