Идут Даша с Алексом рука об руку, друг на дружку не глядят,но все равно — Дашино сердце так и трепещет от счастья, что он рядом, что можнов любое мгновение повернуть голову, посмотреть на него, словечко молвить, а тои до руки его дотронуться.

Проезжают экипажи, народищу нарядного, словно на балразодетого, — не счесть сколько. Кругом лоточники ходят, выхваляя свойтовар, и громче всех, бойчее всех кричит один, который продает дичины, коинадеваются при маскарадах. Тут у него маски и с петушиными клювами, и согромными смешными носами, и с усами да с бородой. Есть маски небольшие,черные, ладненькие, из бархата пошитые, да еще и блестками усыпанные. Как раздля дам. Лоточник держит в руках зеркало и выхваляет свой товар.

Остановились Даша с Алексом и ну выбирать ей маску. То однуприложит она к лицу, то другую, лоточник подсовывает зеркало — поглядеться, азачем ей зеркало, когда она видит свое отражение в глазах Алекса, и такой светв этих глазах, такая нежность, такая любовь, что у Даши сердце заходится отсчастья.

И вдруг...

Вдруг из-за Дашиного плеча высунулась мужская рука,сжимающая длинный тонкий нож, и ткнула острием в горло Алекса, как раз туда,где бьется жилка.

Ткнула — и отдернулась так быстро, что Даша только и успелаувидеть широкое запястье, поросшее густыми волосами, какими-то слишком чернымина смугло-бледной коже, и браслет, охвативший это запястье. Браслет былзолотой, узкий, блестящий плотно пригнанными друг к другу чешуйками.

Больше Даша ничего не видела, потому что не моглаобернуться. Одной рукой она поддерживала медленно оседающего Алекса, а другойпыталась зажать рану на его горле, откуда фонтанчиком била кровь. Тот человек,убийца, мог нанести следующий удар ей в спину, однако Даша не думала об этом.Она смотрела, смотрела, смотрела, как меркнет свет в широко открытых глазахАлекса, как уходит его взор от ее взора... как он сам уходит от нее, и судорогиболи скручивали ее тело, словно это она умирала, она, а не Алекс!

Она вскинулась в постели — и какое-то мгновение не могладышать от слез. Смотрела но сторонам невидящими глазами, чувствуя, как озяблимокрые щеки. И подушка тоже была мокра.

Даша поднесла к лицу руки, недоверчиво огляделарастопыренные пальцы. Странно — они чисты, белы, а ведь казалось, еще влажны открови Алекса.

Нет, руки не окровавлены. Она лежит в своей спальне вГоренках, имении Долгоруких, в этой низенькой уютной комнате со сводчатымипотолками и живописью на стенах. Да это был только сон... Боже мой, всего лишьморок ночной, призрак кошмарный. Однако до чего же приблизился он к яви! Дашинотело все еще болит, его так и ломит от тех судорог, которые скручивали его вэтом страшном сне.

Она со стоном распрямилась. Такое чувство, что ее били.Плечи, грудь, ноги — ни до чего не дотронуться, не повернуться. Особенно ноги вчреслах болят, нутро огнем жжет.

Даша резко села, испуганная странным ощущением. Боже ты мой,да не пришли ли во сне ее месячные дни? Если так, это случилось раньше времени,потому что последние миновали всего две недели назад.

Внезапно ее пробрал озноб, и Даша зябко обхватила себя заплечи. Что такое?.. Почему она раздета? Где любимая, княжной Екатеринойподаренная сорочка с кружевом по подолу, так похожим на связанное матушкой, спетушками и крестиками? А это... а это что, Господи?!

Даша сидела в постели и недоверчиво ощупывала себятрясущимися руками. Это ее тело? Почему оно все покрыто синяками, словно ночныемороки не только томили ей сердце и туманили голову, но и щипали, кусали, мялисвоими когтистыми лапами до крови?

Именно что до крови! Она с ужасом огладывала свои чресла,изнутри покрытые пятнами засохшей крови и подтеками какой-то слизи. Запахпоказался ей чужим, ужасным.

Полно, да она ли это? Не подменила ли ее во сне силанечистая?!

Не помня себя, Даша сорвалась с постели, но тотчас согнуласьот боли, которая так и резанула изнутри низ живота. Все же нашла силы добрестидо стола, на котором стояло большое трехстворчатое зеркало, при утреннем зыбкомполусвете попыталась разглядеть свое отражение.

Вроде бы она, не подмененная. Ее глаза, ее лицо, только дочего же усталое, неживое, измученное! Губы вспухли, искусаны до крови. И... онапобелела, схватилась руками за стол, чтобы не упасть. Сине-багровое пятно нашее — чуть ниже уха, как раз там, где бьется голубая жилка...

Мороки во сне сосали из нее кровь? Остались следы зубов — ейхотели перегрызть горло?

В новом приступе ужаса Даша еще раз оглядела себя, как вдругшатнулась и рухнула на колени, согнулась в три погибели, закрыла голову руками.Ужалила разум страшная догадка — ужалила, как змея. Ночью... ночью кто-товорвался в эту комнату и, воспользовавшись тем, что Даша крепко спит...

Кто-то снасильничал ее? Надругался?

Насилу поднялась, доковыляла до постели. Откинула одеяло,уставилась недоверчиво на льняные простыни.

Чистые, белые. Ни пятнышка на них. Как же этак быть могло,чтобы только меж бедер остались следы ночного злодейства, а на простынях —никакого следа? Или всю кровь впитала в себя рубашка — ее сняли с Даши иунесли, чтобы она не увидела крови, не поняла, что случилось с ней?

Хриплый смешок разорвал ей гортань. Не поняла?! Да развеможно чего-то не понять, найдя кровь и слизь на своем теле, глядя на эти жуткиеследы укусов и поцелуев озверелого от похоти...

Кого?

Кто он, этот подлый, нечистый, кто этот зверь во образечеловеческом; кто эта тварь? Как он сделал это, если на постели нет кровавыхпятен? Унес спящую Дашу куда-то, там испакостил ее тело — и вернул обратно впостель? Почему же она не проснулась, почему ничего не чувствовала? Зачем всетак, зачем же так жестоко?.. За что, Господи?

Повалилась у кровати на пол, забилась головой в пол, кусаларуки, глуша крик.

Какая разница, кто, когда, как, почему?.. Какая разница?Ведь не найдет кара преступника, кто бы ни был он, последний лакей илиупившийся до безобразия вельможа из государевой свиты. Разве достанет у Дашисмелости пойти требовать правосудия, тем признав свой позор и сделавшисьпредметом насмешек? Кто же поверит, что она не хотела, что она сама не зазвала,к себе ночного гостя? Смутно, как сквозь густой, белый, осенний туман,пробилось к ней воспоминание о вчерашнем дне, о том, как ей немоглось зазавтраком, она клевала носом, мечтая только об одном: вернуться в постель,уснуть! Князь Алексей Григорьевич поглядел весьма неодобрительно, буркнул созлым укором: «Что это тебя ноги не держат? Неужто хлебнула с утра пораньше,красавица, зелена вина?»