У меня хватает сил задать еще один вопрос.

– Почему вы это сделали?

Ник смотрит на меня с любопытством, словно никогда раньше не слышал этого вопроса. Я гадаю, сколько доноров до меня упустили возможность его задать.

– Обычно мы предпочитаем, чтобы доноры оставались в неведении. Так лучше для всех. Но в этой ситуации, думаю, не будет вреда, если я развею некоторые твои заблуждения.

Последнее слово он произносит с явной неприязнью. Как будто это моя вина, что Ник вынужден его произнести.

– В 1918 году разразилась эпидемия испанского гриппа, унесшая жизни более пятидесяти миллионов человек по всему миру, – говорит Ник. – Для сравнения: жертвами Первой мировой войны стали меньше семнадцати миллионов человек. В одной лишь Америке испанка забрала больше полумиллиона жизней. Будучи врачом, Томас Бартоломью каждый день сражался с болезнью. Он видел, как она уносит жизни друзей, коллег и даже родных. Перед испанкой все были равны. Она не щадила никого. Ни бедных, ни богатых.

Я помню ту ужасную фотографию. Тела слуг на тротуаре. Наброшенные сверху покрывала. Грязные подошвы ног.

– Чего Томас Бартоломью не мог понять, так это почему миллионеры подвержены болезни в той же степени, что и никчемные арендаторы. Разве состоятельные люди благородного происхождения не должны быть более устойчивы, чем ничтожества, не имеющие ни гроша за душой и ровным счетом ничего из себя не представляющие? Он решил, что его долг – построить убежище, где важные люди смогут жить в комфорте и роскоши, а он меж тем будет оберегать их от недугов, которыми страдают низшие слои общества. Так и родился Бартоломью. По воле моего прадеда.

В моем сознании, мутном от боли и от снотворного, прорезается воспоминание. Мы с Ником сидим в столовой, болтаем за пиццей и пивом.

Все мои предки, начиная с прадеда, были хирургами.

Вслед за ним приходит другое воспоминание. Мы на кухне, Ник измеряет мое давление и задает вопросы. Когда я рассказала о своем имени, он подтвердил очевидное: Ник – сокращение от «Николас». Но своей фамилии он так и не назвал, ни тогда, ни позднее.

Но теперь я ее знаю.

Бартоломью.

– Мечта моего прадеда оказалась скоротечной, – говорит Ник. – В первую очередь он хотел найти способ защитить жильцов от новой вспышки испанского гриппа. Но все пошло не по плану. Некоторые из тех, кого он хотел уберечь, заболели. Некоторые даже умерли.

Он ничего не говорит про слуг. В этом нет нужды. Я знаю, кем они были.

Подопытными кроликами.

Невольными участниками экспериментов сумасшедшего доктора. Заразить бедных, чтобы вылечить богатых. Не вышло.

– Когда произошедшим заинтересовалась полиция, прадед решил, что безопасней всего будет оборвать расследование, не дав ему начаться, – говорит Ник. – Он покончил с собой. Но уроборос не умирает. Он перерождается. Поэтому, закончив обучение, мой дедушка решил продолжить дело своего отца. Конечно, он был осторожней. Скрытней. Вместо изучения вирусов он решил заняться продлением жизни. Вместе с богатством приходит власть. Власть придает значение. А по-настоящему важные люди заслуживают жить дольше, чем отбросы общества. Особенно сейчас, перед лицом новой эпидемии.

Рассказ явно придает Нику сил. На лбу у него скапливается пот. Глаза сверкают за стеклами очков. Не в силах усидеть на месте, он встает и начинает расхаживать по палате, мимо Моне к двери и обратно.

– Прямо сейчас, в это самое мгновение, сотни тысяч людей ждут очереди на пересадку органов, – говорит он. – Многие из них – важные люди. Очень важные. Но им говорят занять очередь и ждать вместе с остальными. Но некоторые не могут ждать. Каждый год восемь тысяч человек умирают, не дождавшись спасительного органа. Только вдумайся, Джулс. Восемь тысяч человек. В одной только Америке. Я, как и мои предки до меня, предоставляю выбор тем, кто слишком важен для того, чтобы ждать вместе со всеми. За определенную плату мы позволяем им пропустить очередь.

О чем он умалчивает, так это о судьбе неважных людей.

Таких, как Дилан.

Как Эрика и Меган.

Как я.

Все, что требуется, – одно скромное объявление. Нужно присмотреть за квартирой. Хорошая зарплата. Звоните Лесли Эвелин.

А потом мы просто исчезаем.

Сотворение, рождающееся из нашего разрушения.

Жизнь, рождающаяся из нашей смерти.

Вот что значит уроборос.

Не бессмертие, а отчаянная попытка отсрочить неизбежную встречу со Жнецом.

– Корнелия Суонсон, – говорю я. – Кто она такая?

– Пациентка, – отвечает Ник. – Это была первая попытка пересадить орган. Она закончилась… неудачей.

Ингрид и я все неправильно поняли. Мари Дамьянова, Золотая Чаша и поклонение дьяволу тут ни при чем. Нет никакого оккультного сообщества. Просто группа богачей, готовых на все, чтобы продлить свою жизнь. А Ник им помогает.

Я переворачиваюсь на бок, не обращая внимания на боль. Она того стоит – я больше не могу смотреть на Ника. Но все-таки не могу удержаться от еще нескольких вопросов.

– Что еще вы собираетесь забрать?

– Твою печень.

Ник говорит об этом совершенно невозмутимо. Словно не считает меня живым человеком.

Я гадаю, о чем он думал той ночью в своей спальне, когда я позволила ему поцеловать себя, потом раздеть, потом трахнуть. Тогда он тоже глядел на меня как на кусок мяса, прикидывая, сколько на мне можно заработать?

– И кому она достанется?

– Марианне Дункан, – говорит он. – Ей нужна новая печень. И срочно.

– А еще что?

– Твое сердце. – Ник делает паузу. Надо полагать, пытается пощадить мои чувства. – Для дочери Чарли. Он это заслужил.

Я так и думала, что у людей вроде Чарли должна быть веская причина оставаться в Бартоломью. Теперь я знаю какая. Типичная уловка богачей. Сделай нашу грязную работу, чтобы получить что-то взамен.

– А Лесли? Доктор Вагнер?

– Наша миссис Эвелин искренне предана миссии Бартоломью, – говорит Ник. – Ее покойный муж получил новое сердце еще при моем отце. Когда мистер Эвелин скончался – на несколько лет позже, чем ожидалось, смею заметить, – она предложила свои услуги. И, само собой, она будет первой в очереди, если ей когда-нибудь потребуется моя помощь. Что касается доктора Вагнера, то он просто хирург. Прекрасный хирург, который около двадцати лет назад заявился на работу пьяным и потерял лицензию. Мой отец, которому из-за растущего спроса требовался помощник, сделал доктору Вагнеру предложение, от которого тот не смог отказаться.

– Мне тебя жаль, – говорю я Нику. – А еще я тебя ненавижу, но не так сильно, как ты ненавидишь себя сам. Я в этом уверена. Иначе ты не смог бы этим заниматься.