Измена!

Конечно, почти полгода прошло, какой мужчина удержи себя от плотского желания! Умирая, он все же оставил наследника, и это не ребенок Анны. От другой женщины. Их с Анной прихотливые любовные игры остались без внимания богов, боги не благословили их брак детьми. Да и какие дети, если тело матери ноет от старых ран?..

«Король пал! Король мертв!» — кричали ей в лицо вороны, и Анна закрыла глаза, краснея, словно крылья птиц нахлестали ее щеки едва не до крови. Пал, умер — это значит навсегда. Это значит, никогда она больше не взглянет в его светлые глаза. Не ощутит его поцелуя на своих губах и его ладоней — на своем теле. Это значит, что похоронены все слова признаний и оправданий, и больше не повторится бессовестной и сладкой ночи, когда Король ласкал ее обнаженное тело перед зеркалом и смотрел, как она дрожит в его руках, когда его пальцы нащупывают особо чувствительную точку меж бесстыдно разведенных ног.

…Больше всего ей сейчас хотелось вскочить, разразиться плачем, сорвать с волос вуаль и золото короны, кинуть в улыбающееся лицо Лукреции и бежать, бежать, прочь от издевательских смешков, от выкриков «хромая уродина!», от издевающегося взгляда Лукреции, выставившей на всеобщее обозрение доказательство неверности Короля. Но…

«Королева должна быть на голову выше всех в верности Королю…»

Анна раскрыла блестящие глаза и усмехнулась как можно более цинично.

— Ну, что же, — произнесла она легко и почти весело, поразив этим придворных. — Король умер, да здравствует Король!

Среди придворных пронесся почти плач, и Анна коротко глянула на людей, что просили ее защиты и помощи.

Лукреция меж тем приосанилась и ступила на первую ступеньку у подножия трона.

— Но ты не спеши, — произнесла Анна резко, поднимаясь на ноги, заступая сопернице путь к тронам. — Король он, — она указала пальцем на живот Лукреции, — но не ты. Ты всего лишь подстилка. Шлюха. Чрево, что понесло. Не более. Так что, покуда новый Король не родился, я объявляю себя Регентшей и Королевой, в чьих руках власть, — Анна усмехнулась, недобро глядя на онемевшую от ее цинизма Лукрецию.

— Ты… — Лукреция захлебнулась собственным злорадством, собственной радостью. — Ты не имеешь права!

— Отчего же? — холодно ответила Анна. — Ты думала, я тотчас подскочу с трона и тебе отдам корону? Вовсе нет. Ты никто, как была, так и осталась. Отчего бы мне уступить тебе место?

«Еще пара месяцев, — твердо произнесла про себя Анна, дрожа, словно ее секли кнутами. — Еще немного… если Король не объявится, я отдам его трон и его корону новорожденному. Но не раньше. Королева должна быть на голову выше всех… даже если Король предал ее. Это мой долг!»

— Лучше расскажи-ка мне, — все так же неторопливо продолжила Анна, щуря глаза так, чтоб никому не было видно закипающих на ресницах слез, приближаясь к Лукреции так смело, словно ее ранение не беспокоило ее, словно не было зловещего прозвища — Хромая Королева — которым наградила ее молва за победу. — Каким это непостижимым образом ты осталась жива? Уж я-то точно помню, как рассекла твою грудь до самого сердца.

Анна смеялась; ее темные глаза переливались, словно бриллианты, красивое лицо ее было недобро, и Лукреция, впервые за все время, покуда Анна носила корону, внимательно рассмотрела ее. И то, что она увидела, повергло ее в ужас.

Нет, Королева была все так же молода и красива, как и прежде, черты ее не постарели ни на миг, ни на день. Вороны долго не старятся; только вот из ее хрустального взгляда исчезла невинная кротость, и глаза сделались старыми-старыми и умными. Казалось, этим взглядом Королева проникает в самую душу, ищет уязвимые места, чтобы вцепиться, и уже не выпускать. Таковой ее сделала благословение Короля, настоящее, от сердца, а не украденное и не полученное ложью, и Лукреция дрогнула, насилу скрывая свое смятение. Впервые в ее душу закралось сомнение, липкий страх обнял ее, и даже хрустальное сердце не помогло ей избежать этих неприятных прикосновений; впервые она задумалась над тем, а по себе ли она выбрала соперницу. Сможет ли она сладить с Королевой? Но девушка решительно отмела эти мысли, напомнив себе о том, сколько всего пережито, сколько унижений и страданий… И еще об одном сердце из чистейшего горного хрусталя она помнила. Оно лежало в шкатулке и ждало своего часа.

«Коршун убьет его, — одержимо думала Лукреция. — Остановит его человеческое сердце и вложит в него магическую жизнь. И тогда мы будем одинаковы! И ничто нас не остановит… Этот мир будет принадлежать нам. И смерти не будет».

— Ну, что ж ты молчишь? — все так же ядовито улыбаясь, меж тем продолжала Королева, обходя Лукрецию кругом и разглядывая ее как величайшую диковину. — Я не стану спорить, ты весьма похожа на ту Лукрецию, что носила титул Высших Воронов, да только — клянусь своей хромотой! — да только она мертва. Она должна быть мертва! Как Коршун вернул тебе жизнь, м-м-м? Или он не возвращал? Или он украл лицо у Лукреции и подарил его первой попавшейся девчонке? Так вот знай: если это так, то, боюсь, и после рождения твоего ребенка я останусь его регентшей до момента его совершеннолетия. Вряд ли вороны поклонятся простолюдинке, нацепившей чужую маску.

По рядам придворных пронесся вздох облегчения, люди несмело заулыбались, заговорили радостно, понимая, что Королева нашла лазейку, чтобы оспорить то, что, казалось, было невозможно оспорить — волю Короля.

«Мне не нужны тут Коршуновы прихлебатели и шпионы. Покуда Королева я, я буду защищать от их посягательств на свое королевство!»

— А ну, тихо там, — рявкнула Анна свирепо, и придворные смолкли все как один. Глаза Королевы стали холодными-холодными, словно каменными. От ее взгляда Лукреция почувствовала невероятную тяжесть, гнетущую ее к полу, и едва удержалась на ногах. Казалось, что в ее омертвевшей душе родилось желание неловко упасть на колени и поклониться Анне, но она выдержала магическое давление Королевы. — Я хочу как следует расслышать ее ответы на мои вопросы!

Такого поворота Лукреция не ожидала; не готовил ее к этому и Коршун. Как?! Королева осмелилась оспорить волю Короля?! Это было впервые за многие века.

— Самозванка, — нехорошо, ласково, как Смерть, шепчущая на ухо час и миг кончины, поддразнила Анна Лукрецию. — Коршун недаром стащил труп. Лицо отдал тебе, а остальное… сожрал, полагаю? У них ведь там туго с едой?

Над головами придворных вспорхнул угодливый смешок, и Лукреция в очередной раз ощутила, как Анна умело манипулирует людьми, словно дирижер музыкантами, указывая им когда играть громче, а когда и вовсе замолчать.

— Я не самозванка, — выдохнула Лукреция; она ощущала себя как муха, многократно опутанная паутиной, стиснутая невидимыми нитями магии — не зря, ох не зря Королева ходила кругом, рассматривая беременную соперницу со всех сторон! — Я из Рода Высших Воронов…

Страшный взгляд Королевы раздевал ее, заглядывал пытливо под одежду, выискивая подвох, и Лукреция почувствовала, как ее собственные руки предают ее, становятся будто чужими и карабкаются по груди, распуская пуговку за пуговкой на платье, разрывают сорочку, чтобы явить Королеве то, что видеть ей нельзя, совсем нельзя!