Между тем Бестужев сочинил второй манифест, где уже говорилось о незаконном Государе Иоанне Антоновиче. Младенец лежал в колыбели и не ведал ни о своем свержении с трона, ни о том, что он российский трон… узурпировал! Началась очередная, уже привычная расправа с документами: жгли листы с прежней присягой Иоанну Антоновичу, переплавляли монеты с его изображением. Впоследствии попытка расплатиться этими монетами считалась государственным преступлением. Все это сопровождалось опять же знакомыми перемещениями – одни обитатели дворцов поехали в казематы и ссылки, другие из ссылок и казематов возвращались во дворцы.

Сразу после переворота Елизавета приказала всё Брауншвейгское семейство – правительницу Анну, ее мужа генералиссимуса, их сына, младенца-Императора, и дочь Екатерину – отправить из России за границу, в Германию. Так писалось в ее Манифесте. «Сестрице» и принцу выданы были щедрые проездные, она назначила им ежегодную пенсию – 60 тысяч рублей. Так хотела поступить занявшая престол принцесса Елизавета. Но Императрица Елизавета Петровна, уже на третий день правления, решила совсем по-другому. Великий отец не пожалел ради блага Государства своего сына – смеет ли она жалеть сына чужого?! Ведь малютка – законный Император, которому присягали, и он может стать знаменем для недругов… Нет, как и отец, она обязана действовать во благо Государства. И вот уже генерала Василия Салтыкова, сопровождавшего Семейство, нагнал курьер из Петербурга с приказом «везти к границе не спеша». В Риге велено было остановиться и ждать новых распоряжений.

Семью поселили в Рижском замке, построенном Ливонскими рыцарями. В замке находилась резиденция губернатора завоеванной Лифляндии, но отдельные его помещения использовались как секретная тюрьма. Здесь и разместили Брауншвеигское семейство.

Все это время новая Императрица советовалась с участниками переворота. Опытные царедворцы рекомендовали ей то… что она хотела услышать! После чего, из государственных соображений и «по зрелому размышлению», «сестрицу» с несчастным Семейством решили оставить навсегда в России – под арестом.

Путешествие в Германию обернулось путешествием в заточение.

В 1744 году Семью перевезли из Риги в Раненбург, где когда-то ждал своей участи Меншиков. Здесь охрана и получила окончательный приказ: препроводить их на Соловецкие острова – в самый северный монастырь Империи, бывший одновременно тюрьмой (развивая традицию, большевики устроят здесь знаменитый Соловецкий концлагерь).

Везти было поручено камергеру Николаю Корфу, но везти сурово, как узников, без излишеств в еде и питье. Ребенка-Императора приказано перевозить секретно и отдельно от Семейства. Капитану Миллеру приказали сесть в коляску с ним и с солдатом для охраны и услуг. «Коляску иметь всегда закрытую и никому не объявлять, какого младенца с собой везете… Именем его называть – Григорий».

Так младенец-Император потерял в пути и титул, и родителей, и имя.

Суровая зима не дала добраться до Соловецких островов – архипелага, затерянного в Белом море, истинного конца света. Семейство и охрана зазимовали в низовьях Северной Двины, в городке Холмогоры. Их поселили в доме архиерея, обнесенном высоким частоколом. Вскоре пришел милостивый приказ: оставить их в этом доме, превращенном в секретную тюрьму. Жители маленького городка не знали и никогда не узнают имен приехавших арестантов.

Не знали и родители несчастного младенца, куда увезла его добрая «сестрица». На самом деле здесь же, в том же архиерейском доме, за глухой стеной обитал Император Всероссийский – сирота при живых родителях, именовавшийся теперь Григорием.

По указанию доброй Императрицы никто не мог к нему войти, кроме самого Миллера и его слуги.

В Холмогорах Анна пыталась в материнских заботах заглушить боль от потери первенца. Она родит еще двух детей. Но непроходящая тоска по исчезнувшему сыну, неволя, грубость охраны и лишения добили вчерашнюю правительницу. В двадцать семь лет Анна Леопольдовна умерла при очередных родах… Елизавета тут же написала принцу, церемонно попросив Его Светлость «обстоятельно сообщить о причинах смерти любезной супруги». Тело «сестрицы» было доставлено в столицу и торжественно, с почестями погребено в Александро-Невской Лавре. Елизавета присутствовала на похоронах и горько плакала… Наплакавшись, послала секретный указ: «За принцем Антоном Ульрихом и за детьми его смотреть наикрепчайшим образом…»

И то, и другое она делала совершенно искренне.

Время шло. Иногда в далеком Петербурге богобоязненная Императрица интересовалась: хорошо ли «Григорию»? И получала ответ, который хотела услышать: «Мальчик растет, ему хорошо. Уже читает Евангелие и псалмы и любуется северным сиянием».

Но Елизавета боялась. Ей часто думалось, что он опасно далеко. И это были не пустые страхи. Адъютант Миниха Манштейн (после ареста патрона перебежавший к прусскому королю) безуспешно пытался выкрасть Иоанна, увезти его в Архангельск и далее на корабле – в Европу.

Елизавета приняла решение. В 1756 году пятнадцатилетний Иоанн был ночью «похищен» из Холмогор. Его провезли через пол-России в Шлиссельбургскую крепость. Здесь потерявший имя несчастный Император под тем же именем – Григорий – будет содержаться этакой русской Железной Маской. Когда в камеру входили, он обязан был прятаться за ширмы. Он не имел права даже говорить с входившими. «…Кто допущен будет арестанта видеть, отнюдь никому не сказывать, каков арестант, стар или молод, русский или иностранец, о чем подтвердить под смертною казнью, коли кто скажет». Запрещалось охране «под жесточайшим гневом Ее Величества» писать письма. Запрещалось также говорить арестанту, в каком месте он находится. Кормили его сытно – по пять блюд в обед и ужин, давали вино и пиво.

Арестант рос, и охранник все чаще доносил о буйном его поведении: «…воистину ль он в уме помешался или притворничествует…»

Но вернемся в 1741 год, в дни победы Елизаветинского переворота…

Итак, были схвачены ночью у себя в доме вельможные немцы – Миних, Остерман и Рейнгольд Лёвенвольде. Был арестован и русский вице-канцлер граф Михаил Головкин. То есть все, кто тщетно сообщал Анне Леопольдовне о заговоре Елизаветы, кто молил арестовать принцессу. Теперь они сидели в Петропавловской крепости. (Насмешница-судьба: Миних сидел в крепости, реконструкцией которой так успешно руководил.)

Елизавета с удовольствием смеялась последней шутке: «У нас наконец-то идет великое следствие, где подозреваемый – Германия, а прокурор – Россия». Решили демонстративно жестоко покарать немцев… Но как не раз бывало, выбрали самых способнейших. И вот они предстали перед судом русских вельмож – вчера их льстивыми друзьями, а чаще просителями, и потому сегодня – беспощадными судьями.