– Петушиного полку прибыло!

– Тока подмой его, Люська, хорошенько подмой.

– Чтобы дуплецо аж скрипело!

Березюк ошалело смотрел на собравшихся вокруг. Что происходит? Резь в желудке затаилась, утихла. Но откуда так воняет? И почему в штанах горячо?

– Идем. – Детина, так и не научившийся кукарекать, но зато привыкший откликаться на имя Люська, требовательно дернул Березюка за рукав.

– Куда? – взвизгнул он.

– На кудыкину гору, по самые помидоры, – проверещал кто-то, кривляясь, как обезьяна.

– Куда ты меня тащишь? – Березюк сделал слабую попытку высвободить руку, но Люська только усилил хватку.

– Так мыться же, – приговаривал он, хихикая. – Обгадился ты, дорогой товарищ.

– Я сам! – возразил Березюк, упираясь подошвами в грязный пол.

– Сам ты уже все сделал, что от тебя требовалось! – Чернозубый зэк, запихнув в рот остатки горбушки, деловито пнул Березюка ногой. – Пошел отсюда, вонючка!

– Топай, топай, петух обхезанный! – поддержали его сокамерники.

– Ты же сам на насест спешил, нет?..

– Га-га-га!.. Хе-хе-хе!..

– Фьють-тю-тю-тю-тють!..

– А у милой в попке жарко, словно в топке…

– Шевелись, Маруся!

– Какая я вам Маруся! – ужаснулся Березюк.

И это было последнее, что он успел сказать, прежде чем сильные Люськины руки выволокли его из общего круга и потащили туда, откуда уже не было хода обратно.

Не прошло и получаса, как на матраце, заботливо расстеленном Люськой неподалеку от унитаза, сидел растерянный человек, потерявший имя и право называться мужчиной. Его наспех застиранные брюки висели на трубе парового отопления, на его голых коленях стояла дырявая миска с какой-то загустевшей баландой, а по его щекам текли слезы, которых не замечал ни он сам, ни тем более окружающие.

Даже если бы он рыдал во весь голос, выл, грыз зубами железо или бился головой об стену, изменить уже ничего было нельзя.

А до отбоя оставалось ровно сорок пять минут. А жизни впереди – слишком много, чтобы хотя бы надеяться на то, что этот кошмар когда-нибудь закончится.

Там, где уже несколько часов кряду находились эти двое, время остановилось. Из-за влажных каменных стен казалось, что они сидят на дне глубокого колодца, хотя это впечатление было, конечно же, обманчивым. До потолка метра три, не больше. Там люк. Когда он открывается, по лестнице, установленной почти вертикально, спускаются вниз страшные люди, плохо говорящие по-русски. Впрочем, скорее всего они умышленно коверкают язык. Но ненависть к русским выражается не только этим способом.

Сначала пленников в подвале было трое. Теперь от одного осталась только голова с выпученными глазами и разинутым ртом. Голова подвешена на стене в прозрачном полиэтиленовом пакете, кровь из которого капает все реже и реже. Еще недавно ее носил на плечах личный телохранитель Варяга, вождя скинхедов. Теперь вот телохранитель отдельно, а его голова тоже отдельно – в кулечке. Точно такая же участь грозит самому Варягу и его ближайшему помощнику – Майн Кампфу.

Но даже это не самое страшное.

Когда телохранителю, словно барану, перерезали горло и он, задергавшись, наконец испустил дух, оба живых пленника почувствовали некоторое облегчение. Потому что с парнем сначала творили такое, о чем лучше не вспоминать. От его воплей труха из щелей в потолке сыпалась. А чеченцы только посмеивались, орудуя своими кинжалами. Они говорили, что русские для них – все равно что мясные туши, и доказали это на деле. Прежде чем умереть, парень узнал, каково это, когда с тебя заживо сдирают шкуру. После этого умирать ему было не так уж и страшно. Он сам поднял голову и вытянул шею.

– Я думаю, это был просто шок, – сказал Майн Кампф. – Болевой шок.

– Тебе от этого легче? – поинтересовался Варяг угрюмо.

– У меня слабое сердце. Я не выдержу пыток, скончаюсь на первой же минуте.

– А у меня сердце как часы тикает. В прошлом месяце я обследовался в клинике, так главврач сказал мне, что я здоров, как… бык. – Тут Варяг невольно вспомнил, как выглядит наполовину ободранная человеческая туша, и заскрипел зубами, раскачиваясь из стороны в сторону. – М-м!.. М-м-м-м!..

– Ай! – вскрикнул Майн Кампф. – Полегче!

Пленники, сидящие на земляном полу лицом друг к другу, были раздеты догола. Руки скованы наручниками за спиной, а никелированные цепочки пропущены через специальные кольца, вмурованные в стену.

Самозатягивающиеся браслеты наручников давно вгрызлись в запястья обоих, но не это было самым мучительным. Главное неудобство доставлял обычный шелковый шнурок, натянутый между пленниками.

Одна его скользящая петля была затянута на гениталиях вождя, вторая врезалась в мошонку его главного идеолога. Стоило Майн Кампфу или Варягу неудачно пошевелиться, как оба испытывали пронзительную боль в области паха. Это, как сказали им чеченцы, чтобы не расслаблялись. Как будто без этого проклятого шнурка пленники могли хотя бы на минуту забыть о том, в чьих руках они находятся и почему!

– Интересно, где мы сейчас? – пробормотал Варяг, замерев в не слишком удобной, но зато статической позе.

Их схватили на Волоколамском шоссе, километрах в десяти от тоннеля под каналом. Преградили путь их автомобилю грузовиком, остановившимся поперек дороги, а потом взяли в клещи двумя подоспевшими джипами. Джипы остановились впритык к «Ауди», за рулем которой сидел варяжский телохранитель – тогда еще при голове и коже на спине. Дверцы открыть не удалось, да никто особо к этому не стремился, после того как боковые окна обоих джипов ощетинились стволами укороченных автоматов. Осталось лишь дружно поднять руки и сожалеть о том, что салон «Ауди» не позволяет сделать это достаточно высоко.

В организации проводилась военная подготовка, но занимались ею лишь рядовые бойцы, да и те нерегулярно, от случая к случаю. Майн Кампф писал статьи, воззвания, выдумывал броские лозунги, занимался дизайном штаб-квартиры, подгонял эсэсовскую символику под свои представления об эстетике. Варяг был всецело поглощен финансовыми и политическими проблемами. Его телохранитель изучал боевые искусства, запросто перешибал локтем стопку из семи кирпичей и утверждал что разорвет любого противника голыми руками. Как марлевые трусы.

И вот результат: все трое угодили в глубокий сырой подвал, выбраться из которого надо еще умудриться. Ни идеологическая подкованность, ни политический кругозор, ни умение разбивать кирпичи тут ничего не значат.

Их, растерянных и деморализованных, везли сюда в надвинутых на лица шерстяных шапочках, так что местонахождение подземелья оставалось для Варяга и Майн Кампфа тайной за семью печатями. В принципе не так уж важно было, где именно их содержат – это ничего не меняло. И все же Майн Кампф с готовностью включился в разговор, потому что молчать и ждать своей участи было невыносимо.