«ПРИ ПАДЕНИИ МОСКОВСКОГО МЕТЕОРИТА ПОГИБЛО ТРИСТАЧЕТЫРНАДЦАТЬ МОСКВИЧЕЙ».

Нет, конечно, число немаленькое. Но по всем понятиям онодолжно было быть в десятки, если не в сотни раз выше. Даже учитывая, что вдевятнадцатом году это место и Москвой-то считалось весьма условно… так,дальняя окраина города. Молодец товарищ Кулик и его коллеги. Надо же, вдевятнадцатом году заметить приближение метеора, вычислить точку падения,предупредить людей и уговорить их эвакуироваться… Неужели этого события былодостаточно, чтобы история пошла другим путем? Чтобы Советская Россия развиласьво что-то вполне цивилизованное, дружелюбное, человеческое? Почему же тогда нашметеор мимо пролетел?

— Да, — задумчиво сказали за спиной. — Пятьдесят два годапрошло… не шутка.

Я кивнул, предпочитая не вступать в разговор. Но черезмгновение до меня дошло.

— Сколько вы сказали? — спросил я, оборачиваясь.

За мной стоял дедок — тот самый, из автобуса, с тростью и всоломенной шляпе.

— Пятьдесят два года назад, — повторил он.

Так, понятно. Это не Аркан, увы… Это его антипод. Мир, гдевремя отстает от нашего. Я открыл новый населенный мир.

Ура? Ура! И тут меня скрутил приступ подозрительности:

— Вы дошли сюда раньше меня? Через лес, пешком?

— Так мы же напрямки. — Старичок улыбнулся. — Пока выкругаля в автобусе-то давали… а мы напрямки, через лес, тропочками… Я каждыймесяц сюда езжу, все пути знаю. Двадцать минут — и тут.

— Каждый месяц? У вас кто-то погиб здесь?

— Господь миловал. — Старик перекрестился. — Но как все этобыло — помню прекрасно. Да… помню. Присядем, может быть?

Он вытянул руку с тростью, указывая на столики кафе.Странное дело, пальцем ткнуть — было бы невежливо. А тростью указать — чуть лине изысканный жест. Может, это еще с обезьян пошло? «Не тычь пальцем, ты жепредок человека и освоил орудия труда! Возьми палку!»

— Да… Но… — Я заколебался. В транспорте-то у них проездусловно бесплатный…

— Не при деньгах, молодой человек? — Старик улыбнулся. —Позвольте угостить вас кружкой пива.

Пить после прогулки и впрямь хотелось.

— Мне не совсем удобно, — промямлил я.

— Пойдемте, юноша, пойдемте. — Старик пристукнул тростью покамням. — Я вовсе не старый извращенец, норовящий познакомиться с мальчиком. Ине алкоголик, травящий байки за выпивку. Ну!

Я смирился. В стариковской настойчивости было что-тоодновременно комичное и трогательное. Конечно, за извращенца или алкоголика яего не принимал. А вот за любителя поговорить, рассказать о самом главномприключении в жизни…

Мы уселись под бежевым зонтиком, на ткани которого былнапечатан странно знакомый очертаниями логотип: «Квас-Спас». Столик былосновательный, алюминиевый, а вот стулья легкие, пластиковые, но с заботливопостеленными подушечками из яркой синтетической ткани. Подошел официант —совсем молодой парнишка. Чернокожий.

— Здравствуйте, Кир Саныч, — сказал он старику, улыбаясь. Неменее широко и дружелюбно он улыбнулся мне: — Здравствуйте.

— Добрый день, — сказал я. Парень вызывал невольнуюсимпатию, сразу хотелось что-нибудь у него заказать.

— Здравствуй, Роман. — Старик снял шляпу, аккуратнопристроил ее на свободном стуле. Трость почему-то прислонил к столу, хотяестественно было бы повесить ее на спинку стула. — Нам, пожалуйста, по кружкепива. «Московского черного». Нет, пожалуй, юноше — «Яузского золотого», емужарко. И к пиву как положено. Да, твоя матушка пирожки пекла?

— Уже ставит в духовку. — Негр Роман прямо-таки расцвел вулыбке.

— Матушке от меня привет, а нам — пирожки, — решил старик.Когда официант отошел, повернулся ко мне и заговорщицки произнес: — В этотрудно поверить, но лучшие в Москве пирожки с капустой печет его мать. Котораякапусту увидела, только в Союз приехав!

Значит, все-таки Союз…

— Удивительно, — сказал я, имея в виду вовсе не кулинарныеталанты чернокожей иммигрантки.

— Давайте знакомиться, — продолжал старик. — КириллАлександрович.

— Кирилл. Кирилл Данилович.

— Тезка! Очень приятно.

Летняя стойка с пивными кранами и высокими разноцветнымистеклянными конусами — неужели сироп для газировки? — стояла перед входом вресторанчик. Официант быстро вернулся с двумя кружками пива. Неуловимымдвижением обронил перед нами на столик картонные кружочки, следом опустилзапотевшие кружки с пивом. Старику — чернейший портер с густой шапкой пены. Мне— золотистое, светлое, но без той нездоровой бледности, что отмечает всякиемексиканские и южноамериканские сорта.

Пиво оказалось хорошим. Прохладным, легким, без кислогопривкуса.

Следом за пивом были принесены орешки нескольких сортов,тарелка с сырной нарезкой, мелкая копченая рыбешка.

— Пирожки скоро будут. — Роман приложил палец к беломуберету, будто шутливо отдал честь, и удалился.

— Так вот, — отхлебывая пиво, сказал старик. — Было это вмае… слухи-то по Москве с первого числа ходили, но мало кто им верил. Сами знаете,какое это время было. Тревожно, голодно… Но восьмого мая все-таки стали людейэвакуировать. Объясняли, что упадет огромный метеорит. Народ, конечно, не шел.Не верили. За дома боялись, за скарб… — Он задумчиво посмотрел на памятник. —Там написано, что триста четырнадцать человек погибли. Врут! Это только те, ктоотказные листы подписал: мол, предупреждены, эвакуироваться отказываемся. Их изасчитали. Еще, полагаю, столько же не нашли, не предупредили. Кто двери неоткрывал, кто прятался, ничего хорошего от властей не ждал. Да и ворья сдураками набежало… сквозь оцепление всегда просочиться можно. Квартиры грабили,веселились. Всю ночь тут костры горели, пьяные вопли были слышны, визгиженские… Я в оцеплении стоял. Ох, ругались красноармейцы… мат стеной стоял. Аутром ударило.

— Вы видели, как упал метеорит? — спросил я.

— Нет, конечно. Что вы, Кирилл! Был удар. Страшный удар,Спасская башня у Кремля накренилась… Земля будто море волнами ходила. Свет —ослепительный, ярче тысяч солнц. Грохот — кто от страха вопить не начал, томубарабанные перепонки порвало. Потом говорили, будто видели кто огненный шар, снеба валящийся, кто дымный след… Нет, ерунда все это. Удар, свет, грохот. Всеотсюда, вот именно с этой точки, и шло. Телеграфные аппараты на пятьдесят верствокруг погорели…

Я кивнул. Покосился на руины башни.

— Да, тут мемориал и построили, — кивнул старик. — Все быловыжжено, в прах превратилось. А она — устояла. Чудеса, правда?