листву леса, и треск дерева в костре, и бульканье и шипение закипающего котелка.

– Свадьба. Снова свадьба, дорогая моя, – необычно ласково проговорил ведьмак.

– Сва-адьба, – словно зевая, протянула волха, – свадьба – это хорошо. Завидую я людям. Пусть живут мало, зато в своё удовольствие… – Она нырнула к нему ещё ближе. И голос её стал убаюкивающее мягким. – Можно?

– Замёрзла? – Спросил, усмехаясь горько, от того, что знал – не увидит.

– Есть немного, – прильнула к предусмотрительно подставленному плечу, поглядывая вверх на ощетинившийся подбородок. – Очень жаль, что у нас с тобой ничего не вышло…

– Наверное, от того, что и не могло выйти, – едва слышно констатировал он.

– Наверное. – Подтвердила она, пытаясь его обнять покрепче, но пальцы скользили кожей перчаток по коже его куртки. – Ты никогда не мог меня понять, а я… просто всегда верна своему долгу…

– Делаешь только то, что тебе приказывают, не думаешь своей головой, оставляя всю ответственность за результат на чужой совести. – Продолжил он. – Понимаю. Так очень удобно.

– Нет! Всё совсем не так! – Возмутилась волха. И по тому, как яростно забилось её сердце, каким сиплым стало дыхание – понял, что попал в цель.

Наверное, надо было прекратить разговор или, лучше, вообще его не начинать, претвориться спящим. Ведь он теперь уверен, знает, зачем она явилась. Волхвы очень быстро отреагировали на его мнимое невмешательство, на умолчание некоторых известных ему событий. И это сломало их многоходовую, многолетнюю политическую игру.

Чародеи растерялись, и как следствие – разозлились. Но он хотел удержать бывшую соратницу от неверного шага.

– Так, милая, так, – произнёс он почти ласково. – Ты же понимаешь, что приказы, отданные в ярости, очень часто опрометчивы. А слава идёт об исполнителях. Начальник всегда найдёт себе оправдание.

– Нет! Верховный не может ошибаться. – Женщина накачивала себя злобной уверенностью, стараясь уничтожить остатки совести и прежних чувств. – Он общается с Пророком и Ведуньей. Они не могут ошибаться. Аэромантия не лжёт!

Её глаза сверкнули гневно. Блеснул багряным отблеском короткий тонкий, как спица, нож. Видан даже не почувствовал боли, только удар, разрывающий магическое плетение заговорённой кожи. Но сознание начало мутиться сразу же, онемели руки, значит, одной магией не ограничились, добавили яду. Как сквозь вату услышал едва сдерживаемый всхлип и срывающийся голос:

– Прости, Видан, любый мой – ничего личного. Я исполняю приказ…

Почувствовал – объятие? – нет. Волха сняла с него пояс, лишая возможности достать лечебное зелье.

– Ты опять сделала неверный выбор… – прошептал он.

Всхлипывания перешли в рыдания. Глухой удаляющийся топот копыт накрыли звуки осеннего леса, бегущей воды, потрескивание костра.

И тут же на прогалке показался испуганный Финист с охапкой хвороста. Его ведьмак видел размытой колышущейся бесформенной массой, но узнал и слабо улыбнулся.

– Там … в поясе склянка из красного стекла, – просипел едва слышно.

Холодный, будто ледяной край коснулся губ. Руки у мальчишки тряслись от напряжения и страха. Он едва не разлил зелье. Но в этом процессе вливания в него огненного варева, ведьмак не мог ему помочь. Губы, выдав последнюю фразу, отказались слушаться.

Но судя по тому, как опалило глотку, если он не ошибся в определении яда, то всё придёт в норму к утру. И всё же, сделал ещё одно сверхчеловеческое усилие, чтобы прохрипеть:

– Если сдохну, тело сожги… как учил…

Эпилог

По первому снегу печатались копыта лошадей, чётко отмечая путь двух всадников, которые ехали шагом по лесной дороге. Всю ночь и утро, не останавливаясь, двигались вперёд. И теперь, когда за поворотом показалась припорошенная ледяным крошевом тёмная крыша, заросшая мхом, по которой стлался серый дым, они ускорились.

Ворота сами распахнулись, радушно впуская хозяина. Ведьмак, сидевший несколько ссутулившись, распрямился. И не успели они сделать и несколько шагов по двору, когда из дверей выскочила простоволосая женщина в меховой душегрее.

Чёрные, как смоль, волосы в толстой, почти до земли, косе с одной стороны серебрились седыми прядями. И если смотреть с правой стороны, то хозяйка виделась молодой женщиной, а с другой – Финист даже не знал – сколько можно было прибавить лет, глядя на сеть морщин на щеке, у глаза и тонкую складку у рта.

Ведьмак тяжеловато спешился, как-то виновато пряча взгляд. Финист соскочил со своего Агрика и застыл в ожидании.

– Виданушка! – И осторожно прижалась к груди ведьмака хозяйка, явно, ощущая его боль, как свою.

– Вот и вернулся… – почти прошептал Видан, целуя её в макушку. Ему ещё тяжело было даже руку поднять, и несколько покачивало. Но встреча, словно, придала ему сил. И даже голос прорезался, хоть и сиплый. – Теперь уже навсегда … надолго. Вот учеником обзавёлся. Финистом зовут. Будь ласка, прими, как сына.

Ведьмаку, уже в который раз, повезло остаться в живых. Доляна всё сделала для того, чтобы больше никогда не видеться. Яд был из разряда тех, что действуют почти мгновенно, это для простых людей, а для него – дело короткого времени. Догадывалась бывшая подруга, что и стойкость к нему может быть природная и противоядие в запасе. Оттого и откинула подальше пояс с особым зельем.

Если бы отчего-то не убил яд, вплетено в формулу было проклятие, разъедающее плоть не хуже отравы. А довершало, заставляя всё оставаться внутри, тонкое лезвие, не позволяя крови вытекать и тем чистить рану. И если с каждым убийственным поражением поодиночке можно было справиться, то вместе – сложно.

Ему повезло ещё тем, что он сумел уже при ударе сместиться едва-едва в сторону, и металл прошёл лишь рядом с сердцем, так и не задев важные органы. Но, но, но…

Выплыл, хотя и не чаял, проваливаясь в беспамятную хмарь, подарившую особенную встречу.

« Из клубящегося серого тумана проступила тёмная комната. Тёмная во всех смыслах этого слова. Графитовые стены. Три высоких резных кресла, будто выплавленных из черного металла, такой же стол. Светоч на три фитиля, подвешенный на цепях над каменной столешницей, так же не разбавлял эту мглу, своими мертвенными холодными огнями.

На отставленном в сторону кресле расположилась тонкая прекрасная женщина с прялкой в руках. Она пряла не одну, а сразу несчётное множество тонких, как паутина, нитей. Серебряный тонкий венец поблескивал от мерных движений, покачивались драгоценные височные кольца. Словно сотканный из инея покров лежал, не скрывая чёрные косы, и едва-едва выделял лёгкую синеватость светлой кожи. Морозным узором сияло просто скроенное платье. Изредка она замирала, будто прислушиваясь к чему-то далёкому, тогда поднимала со скамеечки серп и обрезала нить. После принималась тянуть новую.

За столом сидел непомерно тощий мужчина в