– Вот и прекрасно! – обрадовался тот. – Накроем всех разом, да так, что только мокрое место от них останется!

После этих слов Чурила решил скрыть день выступления от своих людей и не выводить их на улицу. Сам он тоже никуда не пошел, а целый день просидел дома, мучаясь и изнывая от неизвестности. Только на другой день он узнал, что сторонники Вадима собрались в центре города, а затем двинулись к дворцу, однако почти тут же были окружены и побиты. Только немногим удалось прорваться к воротам и бежать из города. В их числе был и боярин Боеслав.

Вадим сражался до конца. Весь израненный, он был взят в плен и отведен в подвал дворца. Через неделю на центральной площади ему и его соратникам отрубили головы, посадских людей посадили на кол, а к норманнам, замешанным в мятеже, применили старинную скандинавскую казнь: каждому из них со спины вырезали ребра и через полученное отверстие вырвали легкие и сердце.

После восстания начался исход многих новгородских семей в Киев и другие города.

В Изборске Трувора встретили не очень приветливо. Оно и понятно: княжеский глаз появился, кому понравится! Воевода Хотибор, невысокий, широкоплечий, узкий в талии, с длинными вислыми усами, улыбнулся ему сухими тонкими губами и повел в свой терем. С дороги по славянскому обычаю повели в баню, женщины как следует попарили князя, со смехом окатили горячей водой из деревянной лоханки, сопроводив добрым пожеланием:

– С гуся вода, с Трувора худоба!

Вот уж худым-то его было не назвать. Наоборот, он был толстым, дородным сорокалетним мужчиной, с солидным животом и двойным подбородком. Тяжело переступая, Трувор вышел в предбанник и присел, с наслаждением вдыхая прохладный, пахнущий березовыми листьями воздух.

Для него начиналась новая жизнь, которая не очень радовала: привык он к спокойной, размеренной жизни где-нибудь в сторонке, вдали от суеты, хлопот и забот. Так он жил на острове Руян, где корпел на складе одного из купцов-русов, недолго обитал в маленькой горнице в княжеском дворце рядом с Рюриком. И вот теперь направил его брат в отдаленный город-крепость Изборск, чтобы усиливать власть новгородского князя и крепить границу государства.

Одевшись, Трувор направился в терем воеводы. Там у крыльца его уже ждали слуги, кланяясь, провели в горницу. Он прилег на пухлую перину, с наслаждением потянулся и стал уже подремывать, когда вошел Хотибор.

– С легким паром! – весело проговорил он, а Трувор чутьем, которое никогда не подводило, знал, что с первого взгляда старый вояка за что-то невзлюбил и с трудом переносит его.

– Спасибо, – ответил он, раздумывая, встать ему или еще полежать немного. Лень и усталость взяли верх, Трувор остался в кровати.

Воевода присел рядом.

– Может, что-то князю нужно? – спросил он, ощупывая лицо Трувора острым, внимательным взглядом.

– Спасибо, ничего. Хотя, поесть бы что-нибудь принесли.

– А я как раз за этим и пришел, – тотчас оживился тот. – Пригласить тебя, князь, на наш скромный пир, который мы решили устроить в твою честь.

Трувор сглотнул слюну. Хорошо поесть – это была его слабость, видно, недаром он так растолстел.

– А что, – спросил он, – можно уже к столу?

– Конечно-конечно, – засуетился воевода. – Прошу в палату, там и столы уставлены, и гости собрались!

Трувор приоделся во все праздничное: в сшитые из добротной материи штаны, которые заправил в червленые сапоги, надел белую, окаймленную золотым шитьем белую рубаху, подпоясался кожаным ремешком, украшенным узорными бляшками. Расчесав перед зеркальцем длинные прямые волосы, направился в сени.

Появление его гости встретили приветственным гулом, добрыми пожеланиями. Он сел во главе стола, рядом с воеводой. От всеобщего внимания чувствовал себя непривычно и стесненно, но старался не подать и вида.

Встал со своего места воевода, поднял свой кубок, громким, властным голосом произнес:

– Первый тост поднимаю за нашего дорогого князя Трувора! Пусть дадут ему боги здоровья и счастья, а нам благополучия и успехов под его мудрым правлением!

Он до дна выпил кубок, высоко поднял его и повернул вверх дном: дескать, убедитесь, опорожнил полностью и вы должны следовать моему примеру.

Перед Трувором было поставлено опричное блюдо, тем самым воевода признавал в нем хозяина пира. Из него Трувор раздавал куски гостям, сидевшим близко от него, а тем, которым не мог подать, отсылал на тарелках со слугами.

Слуги быстро разносили еду и питье, которых было в изобилии. Вот воевода хлопнул в ладоши, и в палату трое слуг внесли богатые подарки князю: тут были и ценные шкурки пушных зверюшек, и искусно расшитая одежда и обувь, и – особо – драгоценности: браслеты, золотые цепи, кольца. Слуги кланялись Трувору и говорили:

– Чтобы тебе, князь, здравствовать!

Пир разгорался. В палате становилось весело, шумно. Трувор довольно много съел и выпил, стеснение его прошло. Он шумно сопел, изредка кидая любопытные взгляды на гостей. Внимание его привлекали женщины, которые сидели рядом с мужчинами и принимали активное участие в гулянье. Он тотчас выделил самую красивую из них. Она сидела недалеко от него, как видно, между отцом и матерью, вела себя скромно и сдержанно. У нее были нежные очертания лица, большие выразительные глаза, привлекательные пухлые губки. Одним словом, красавица. Трувор вздохнул: такие девушки были не для него. Он в них влюблялся, но они в него – никогда. Он мог только мечтать о подобной прелестнице, и он уже привычно стал представлять, как подходит к ней, приглашает в круг, а она, таинственно улыбаясь, павой плывет перед ним, изредка одаривая его нежным, влюбленным взглядом.

Он оторвался от своих грез, принялся за новый кусок жареной говядины. В это время явились музыканты с гуслями, гудками, сопелями, сурьмами, домрами, волынками, медными рогами и барабанами и ударили во всю силу слуги и меньшая дружина кинулись в пляс.

Знатным плясать было не положено, они продолжили разговоры. Трувор почувствовал, как в груди расплывалась какая-то необыкновенная радость, палата вместе с людьми поплыла перед глазами. Ему захотелось петь. Раньше, когда он веселился на пирушке, его всегда просили исполнить какую-нибудь песню. Он к этому привык, и ему сейчас тоже хотелось показать свое умение. Он тяжело встал, отодвинул в сторону кресло и направился к музыкантам. Дождавшись, когда они закончили играть очередную пляску, подозвал гусляра и попросил:

– А ну-ка подыграй мне!

Он повернулся к сидящим за столом, выпрямился и, устремив взор куда-то в угол палаты, запел чистым, звонким голосом:

О звездочка, зорька ясная!

Вот вода иссякла в крынице,

И колышутся в поле травы,

И печально щебечут птицы.

Что за сон владеет тобою?

Вот и сердце твое не бьется.

Ты бледна и меня не слышишь,