Страж бахает сразу во все колокола, до которых может дотянуться, в глазах темнеет.

Вроде лишь на мгновение перестал видеть, а Сенгир внезапно оказывается всего лишь в шаге от меня. Легрелен чуть в стороне, протягивает императору футляр… Лицо министра двора вдруг искажается в злобной гримасе, он шепчет какую-то абракадабру. Не разбираю ни слова, но в моей голове словно что-то щелкает, потом я вижу картинку. Точнее, серию картинок, быстро сменяющих друг друга. Грубые – даже не контуры – штрихи. В пещере с «потолка» падает свернувшаяся кольцом змея, раскручивается и стремительно ползет к сосуду. Она не знает, что сосуд пуст.

А вот до Сенгира смысл аллегории доходит быстрее, чем я успеваю повернуться к нему. Маркиз с неожиданной для его возраста и телосложения быстротой и ловкостью выхватывает из кобуры оказавшегося слишком близко адъютанта револьвер, попутно сбивает с ног ошарашенного Легрелена, отбрасывая его на ближайшего из телохранителей. Слышится щелчок взведенного курка… Император успевает лишь обозначить движение, в тщетной надежде защитить сына…

Простите, граф Урмарен, вам некого будет допрашивать.

Сгусток смертоносной тьмы, предназначавшийся обоим Антарам, врезается в грудь Сенгира, словно расплавленное масло в кусок хлеба – врываясь внутрь тела и одновременно растекаясь по его поверхности. Следом туда впечатывается каблук моего ботинка, безжалостно сминая дорогую ткань. Окружающие – за исключением, может быть, мага – видят лишь этот удар. Выстрел, уходящая куда-то в сторону пуля. Еще один выстрел, визг рикошета. Тем временем глаза уже мертвеца застывают раскрытыми от ужаса и чего-то непередаваемого, и каменеющее на лету тело с грохотом рушится на мраморный пол. Револьвер все еще зажат в его руке. Мне она почему-то кажется почерневшей.

И это последнее, что я вижу. Несколько мгновений словно выжигают меня дотла. Как тряпичная кукла, из которой вдруг выдернули прутики, заменяющие скелет, мешком оседаю рядом с мертвым министром, стремительно проваливаясь в темноту. Топот, крики и клацанье затворов растворяются в беззвучии быстрее, чем считаешь до двух.

Ну сколько ж можно, Таннер?! Опять! На самом интересном месте! Черт, а эти слова откуда? Точно где-то слышал прежде, и там они были расхожей фразой… Ничего, доиграть есть кому и без тебя. Лишь бы не очнуться потом в тюремной камере. Особенно – в камере смертников. Хотя можно и в камере. Лишь бы очнуться… Что ж больно-то так?!

Маэстро, занавес.

Сначала я понимаю, что лежу. На чем-то мягком. Потом чувствую шелк и тяжесть одеяла. Понемногу в тишине прорезаются какие-то звуки… голоса? Наверное, но пока ничего не разобрать. Тьма начинает все больше напоминать кофе с молоком, причем молока постепенно прибавляется. Кажется, прошла целая вечность… или одно сильно затянувшееся мгновение.

Страж? Ты где? Что, вокруг безопасно?

Нет ответа.

Голоса тоже стихают. Кофе снова чернеет.

Потом опять звуки и тусклый свет.

Это повторяется, не знаю сколько раз. Как не знаю, сколько длится беззвучная чернота в паузах.

Я… кто я? Не помню. Опять? Почему опять? Я уже терял память? Да. Терял. Минимум раз. И по-прежнему не помню, кем был до того. Ладно, до того – это до того. А после? Вспомнил. Таннер. Шай Таннер. Имя, которым меня называли. Не родное, но уже почти его заменившее.

Почему я здесь? Пытался предотвратить покушение на императора Антара Третьего и его сына. Очень опасным способом. Кажется, получилось.

Где я? А вот это вопрос. Но если моя кожа действительно ощущает шелк, то я точно не в камере смертников.

Больничная палата? Видимо, да. Или что-то, ее изображающее.

Ладно, это потом. Пробую шевельнуться. Тело отзывается возмущенной болью, но слушается. Так, руки-ноги гнутся, вроде ничего не сломано, шея тоже поворачивается, хоть и с трудом. Вот только сил на простые движения уходит столько, словно ворочаешься в каком-то полузастывшем киселе. Ага, не привязан. То, что жив, хорошо, а с этим и вовсе замечательно.

Глаза видят лишь молочную муть, уши фиксируют только тихий монотонный звон, пропущенный сквозь вату. То есть я еще далек от полного восстановления. И рядом, похоже, никого.

Ага, никого – слышится сильно приглушенный скрип и что-то похожее на вздох. Видимо, сиделка или еще кто. И опять только тихий звон.

Снова проваливаюсь в глухое темное безвременье.

Ощущение щелчка. Снова слышен прежний звон, только гораздо четче. И теперь его время от времени перекрывают другие звуки – далекие шаги, скрипы, шепот ветра за окном. И… я вижу само окно – кровать стоит так, что, открыв глаза, я смотрю прямо на него. Понятно, почему в этот раз обошлось без «молока» – сейчас ночь. Откуда-то сбоку идет тусклое зеленоватое свечение. В дальнем углу – стол, на нем лампа, накрытая абажуром, рядом на диванчике прикорнула женщина в чем-то белом. Наверняка сиделка. Больше вроде никого. Охрана, видимо, за дверью. Рядом с кроватью тумбочка и стул. Причем стул поставлен слегка небрежно, словно кто-то сидел недавно и ненадолго вышел.

Прислушиваюсь к ощущениям. Слабость во всем теле. Пожалуй, пробовать вставать пока не стоит. Все-таки как долго я здесь?

Так, что с тем, что было загнано поглубже? Ура, никуда не подевалось, и, похоже, никто до него не докопался! А вот следы того, что меня касались руки не только лекарей, имеются. Чуть-чуть не добрались. Ну что, выпускать или подождать? Организм вроде сам справляется, пусть и медленно. Пожалуй, подожду. Кто знает, получится ли быстро спрятать снова в моем нынешнем состоянии. Если вообще получится. И неизвестно, не поднимется ли тревога, если я вдруг попытаюсь хотя бы вторым зрением оглядеться. Решено, ждем.

Но организм категорически протестует против ожидания. Я осторожно сажусь, свесив ноги с кровати. На мне самая натуральная пижама. Не помню, носил ли я такое когда-нибудь, но точно не в последние месяцы. Очень недешевая, как мне кажется. Синий шелк. Однако никаких гербов. Хм, и никаких тапочек не видно. Ладно, пол вроде не холодный…

Ступни касаются паркета… и я вдруг понимаю, что к двери кто-то подходит и она сейчас откроется. Едва успеваю нырнуть обратно под одеяло. Матрас, хвала богам, без пружинных наворотов, потому вошедший вряд ли что-то заметил.

Закрыв глаза, я не могу определить, кто это. Судя по звуку шагов и дважды произнесенному шепотом слову или имени, он проверяет, спит ли женщина. Потом подходит ко мне, склоняется надо мной, проводит рукой, к чему-то прислушивается и усаживается на тот самый стул возле тумбочки. Затихает. Лишь время от времени меняет положение, судя по шорохам и скрипам.