– Заберите это куда-нибудь, – приказал я, ткнув носком сапога железные останки Иубалу. – Императору захочется на него взглянуть.

Я прицепил меч на защелку над правым бедром.

Если Иубалу не лгало, если Сириани Дораяика действительно получал знаки от Тихих или другой не менее могущественной силы… Я тупо уставился на разбитые ясли для фуги, но не увидел ответа. Я как будто смотрел сквозь «Беспощадный» и поймавший его в ловушку сьельсинский корабль, как будто вглядывался в бездонную черноту космоса и видел, как в ответ на меня смотрят похожие, но еще более темные глаза. Я снова увидел спускающиеся со звезд орды сьельсинов, но на этот раз перед ними плыла белая рука, заслоняя небосвод.

Это необъяснимое состояние прошло, оставив напоследок мысль: если Иубалу говорило правду, то у нас с этим пророком много общего.

На площади Рафаэля собралось три миллиона человек; все глаза в Галактике были устремлены на нас. Еще много месяцев и даже лет запись этого яркого триумфа повторялась в публичных программах и на голографических проекторах по всей Империи и за ее пределами.

Триумф Дьявола Мейдуа.

Написали даже картину – сам я видел ее лишь однажды – огромное полотно, размещенное потом во дворце над парадной лестницей. Я слышал, что его величество приказал впервые за пятьсот лет вывести из фуги легендарного придворного живописца Вианелло, чтобы запечатлеть это грандиозное событие на холсте. Официальный портрет венценосца, как и портреты предыдущих пятнадцати императоров, также был кисти Вианелло. Художника выпускали в мир живых ровно настолько, сколько требовалось для завершения работы.

Не знаю, что сделали с картиной после Гододина. Наверняка сняли. Возможно, сожгли или упрятали в хранилище на Авалоне, чтобы никто больше ее не видел. Я знаю, что триумфальная арка, возведенная в честь моей победы над Иубалу, еще стоит на Немаванде. Однако по императорскому указу мой профиль был сбит с монумента и выброшен в пустыне, где, должно быть, пребывает и по сей день, не тронутый абразивным песком.

И в арке, и в картине было воплощено одно и то же событие, однако оба этих творения не воспроизводили его с достоверностью, ведь имперские празднования победы всегда были пиршеством не столько для глаз, сколько для ушей. Золотое небо было наполнено звуком горнов и серебряных труб, восхищенными возгласами миллионов человек, хлынувших на площадь, словно могучее море на берег города богов. Впереди и позади нас стройными колоннами вышагивали рыцари-марсиане в алых доспехах и белых плащах, а за ними маршировал мой Красный отряд. Мы прошли мимо ипподрома и Большого колизея к Последней лестнице и тронному залу Короля-Солнца. Как высоко развевались плюмажи! Как струились на ветру алые перья и белый конский волос! Как гордо реяли знамена! Как сверкали на солнце наконечники копий! А топот шагов, звучавший в такт горнам и барабанам, мог разбудить от беспробудного сна на затерянном Олимпе самого Юпитера, словно заявляя звездам: «Теперь мы – боги».

За нашими бойцами и марсианами двигался караван: одни парадные платформы ехали за танками, другие перемещались сами на воздушных подушках или механических ногах, управляемые скрытыми операторами. Платформу перед нами тащили два белых льва размером раза в четыре больше нормальных; на платформе были распяты пять живых сьельсинов, у ног которых было сложено оружие с захваченного нами во Тьме корабля. Следом вели три тысячи пленных сьельсинов, скованных по рукам и ногам. Их рогатые короны были спилены. Я не знал, какая судьба их ожидает, и не особенно интересовался.

Сам я замыкал процессию, ехал со своими офицерами на парящей барже, которая приводилась в движение непонятно чем – под развевающимися, словно паруса, знаменами с имперским солнцем не было видно никаких механизмов. Я стоял выше всех, напротив пустого трона. По торжественному случаю я сменил черную одежду на серебристую, на самую яркую белую ткань, носить которую позволялось лишь членам императорской семьи. Во мне была капля их крови, и после победы они приняли меня как своего, поэтому теперь, перед этим пустым троном, я сверкал, как белая звезда. Рядом не было ни рабов, ни гомункулов, которые напомнили бы, что я смертен, что я рано или поздно умру. В эти минуты я был бессмертен, увековечен в истории. Со мной были верные друзья. На ступеньку ниже стояли Паллино и Бандит, Элара и Сиран, капитан Корво и коммандер Дюран, юный Аристид с Коскиненом и Феррин, Айлекс и другие вахтенные офицеры. Был с нами и Александр, как и я, облаченный в серебро, будто он тоже великий завоеватель. Удакс, Барда и другие помогавшие нам ауксиларии-ирчтани сопровождали нас. Даже призраки были в этой свите, воплощенные в моих воспоминаниях о Кейде, Гхене – и Хлысте.

Ну и куда же без Валки? Вопреки здравому смыслу и ее желанию она стояла на ступеньку ниже меня, немного поодаль, сложив руки и пристально оглядывая толпу. На ней было простое, ничем не украшенное черное платье, как бы бросавшее вызов имперской белизне. Несмотря на это, в моих глазах она сияла ярче, чем все остальные.

Наконец, за нами везли не распятое, а прибитое к шесту, словно ведьма перед сожжением, тело Иубалу.

То, что от него осталось.

Все фрагменты плоти были срезаны и заменены пластиковыми. Хищные клыки, впрочем, вышли не менее грозными, чем настоящие. Я обернулся к трупу, ангелом смерти нависшему над нами и такому же, как мы, белому. По сигналу корницены затрубили в горны, и я вскинул меч, проезжая под Аркой Мира в центре площади. Оказавшись в ее тени, под статуями Правосудия и Милосердия, я опустил меч и поднял трофейное копье с корабля Иубалу – геральдический посох, увенчанный разорванной окружностью и серебряными колокольчиками.

Посох Иубалу.

Именно эта сцена запечатлена на полотне Вианелло и триумфальной арке на Немаванде. Дьявол Марло с мечом в одной руке и победно поднятым копьем врага – в другой.

Толпа ревела. Горны гудели. Трубы трубили. Им отвечали небеса Форума – поднялся сильный ветер, вознесший наше ликование до самых высоких башен и самых глубоких подземелий этого священного золотого города – и, с помощью голограмм, на каждую из имперских планет.

Я плохо помню лица, которые видел в толпе. Палатинов и патрициев, самых высокопоставленных и благородных сынов Империи. Я видел лишь смешение ярких красок, шелков, бархата и золотых нитей под вереницей имперских солнц, вышитых алым на белых флагах, что, словно паруса, высоко развевались на неугомонном ветру. Наконец мы прибыли к Последней лестнице: тысяче восьмидесяти ступеням, настолько широким, что по их позолоченному мрамору могли шагать сто человек в ряд. По бокам и между белых колонн наверху также висели имперские знамена. За ними возвышались купола и георгианские ротонды зала Короля-Солнца, его стоэтажные башни. Мы остановились в его золотистой сени, и по сигналу корницена я спустился со своего места, не убирая меча и геральдического копья Иубалу. Валка шагнула за мной, за ней последовали Корво с офицерами.

На ступенях над нами почетным караулом выстроились великие князья государства, те, чья кровь была стара, как Земля, и старше самой Империи. Я видел красного льва дома Габсбургов и черного орла Гогенцоллернов. Красно-синие флаги Бурбонов развевались рядом со знаменем дома Бернадотов. Были там и знамена домов Махидон, Сингх и Ротшильд, а также хризантема Ямато, глава которого до сих пор величал себя «Нихондзин-но-Микадо», императором Ниппонским. Помимо этого, среди магнархов и императорских наместников стояли представители тех княжеских домов, чья очередь была жить рядом с императором в его священном городе. Мне почудилось или я заметил орла Кефалосов?