При нашем приближении все опускали знамена, кланялись, когда мы с принцем Александром проходили мимо. Меня встречали возгласами «Полусмертный! Полусмертный!», и я, как положено по протоколу, отвечал каждому, вскидывая сьельсинское копье. Как непривычно было все это, как удивительно: великие князья и рыцари кланялись мне и моему отряду, в который входили чужеземцы, плебеи, интус, гомункул и даже несколько дикарей-инмейнов. Мир изменился – благодаря мне.

Они кланялись – пусть и не все.

Не поклонился Августин Бурбон со своим кузеном принцем Шарлем, сыном прежнего принца Шарля, ради которого Августин предал собственного отца. Не поклонились и Мариус Гогенцоллерн с женой Вильгельминой. Мне было все равно.

Мы поднялись к трибуне, где ждал император и на которой нас должны были награждать. Император сидел на троне гораздо более роскошном и величественном, чем то пустое кресло, оставшееся на платформе внизу. На верхней ступени я, кому только что кланялись великие лорды Империи, поклонился сам, припав на колено, и положил к монаршим ногам посох поверженного мной врага.

Ко мне приблизился экскувитор в зеркальных доспехах. Я отключил меч и протянул его двумя руками, с поклоном. Рыцарь принял меч и передал его императорскому величеству Вильгельму Двадцать Третьему.

– Поздравляю, мой верный славный рыцарь, – произнес тот, беря оружие так, словно оно было символом императорской власти. – Мы рады видеть тебя в минуту твоей славы.

Не вставая, император воздел рукоять моего меча, зажав в кулаке в бархатной перчатке. Я осмелился поднять взгляд. За спиной его величества бурлило море белых одежд и рыжих голов. Позади трона стояла императрица, а с ней, за включенными в качестве предосторожности щитами, питаемыми от гигантских, размером с гору, реакторов, спрятанных глубоко под городом, – десятки их детей.

– Адриан Марло, благодарим тебя за службу Земле и императору.

Он опустил мой меч, и паж-гомункул на коленях поднес ему алую шелковую подушку. С медлительностью тяжелой звезды император поднялся; его снежное одеяние затрепыхалось на ветру. Усыпанной кольцами и перстнями рукой он взял с подушки предмет и продемонстрировал толпе.

У меня захватило дух.

В монарших руках был венок из живого золота.

Травяной венок.

– За доблесть на поле брани мы собственноручно возлагаем на твою голову Травяной венок, высшую награду, которой мы располагаем.

Император приблизился и возложил венок мне на голову. Он был гораздо тяжелее, чем я ожидал, и потом, когда я снял его, то обнаружил, что он из чистого золота. Листья, ветви – все было пронизано металлом. Не знаю, каким умельцем нужно быть, чтобы изготовить его, но клянусь, что это правда.

– Ты повел армию против Бледных и не только спас своих солдат от гибели, но и вернул легионы, считавшиеся навсегда потерянными. Ты превзошел даже самые смелые ожидания. – Он вскинул обе руки, словно обнимая Последнюю лестницу и всю площадь Рафаэля, всю позолоченную платформу-паланкин, на которой я приехал; там по-прежнему висело на шесте тело демонического генерала-вайядана Иубалу. – Ты собственноручно убил вражеского командира и принес нам вести о союзе сьельсинов и варваров, уже много лет угрожающих нашему суверенитету и нашим владениям.

Повернувшись, его величество взял мой меч с трона и протянул мне. Этот жест был весьма многозначителен. Император вручил мне оружие, которое на таком расстоянии я мог беспрепятственно использовать против него, и ни одна сила во вселенной меня не остановила бы. Я принял меч левой рукой, а правую, в белой латной перчатке, вложил в алую перчатку монарха. Император самолично поднял меня на ноги и повернул лицом к толпе. Я продемонстрировал меч, повторив его жест, как будто сам на миг примерил на себя не только одежду императорского дома, но и величественный статус.

Свысока окинув взглядом достопочтенных лордов Империи, Габсбургов и Гогенцоллернов, Бурбонов и Бернадотов, а также Махидонов, Сингхов, Ротшильдов и Ямато, я понял, что и они смотрят на меня. Бурбон отвернулся. И Гогенцоллерн. И Махидон. Когда все знамена опустились, их остались реять высоко. И несмотря на радостные крики, веселую музыку горнов и труб, на розовые лепестки, сыплющиеся с балконов, как когда-то в Колоссо на Криспина, я почувствовал, что ледяные пальцы ужаса смыкаются на сердце. Однако теплота момента растопила их, ведь меня окружали лица Корво и Дюрана, Аристида, Коскинена и Феррин. Бандит и Айлекс преклонили колени бок о бок, а рядом с ними были Удакс, Барда и другие ирчтани, ставшие в этот день героями человечества. Паллино, Элара и Сиран, прошедшие со мной весь путь наверх с эмешского дна. И Валка – та не преклоняла колен и стояла в сторонке в своем черном платье, словно настоящая ведьма. Бывшие преступники и рабы, гомункулы и интусы, чужеземцы, ксенобиты и ведьмы.

Моя команда.

Мои друзья.

Спустя мгновение под эшафотом с телом Иубалу открылся люк. Включилось силовое поле, полностью окутав паланкин. Затем из люка вырвался столп фиолетовой плазмы, раскаленной, как самые горячие звезды, и вдвойне яркий, хотя энергетическая завеса и рассеивала бо́льшую часть света. Иубалу охватило пламя; титан и пластик начали плавиться. Жар был таким, что не выдерживала даже молекулярная сетка адаманта. Я зажмурился, и мне вновь явилось видение… двукратно.

Я увидел, как черный корабль врезается в звезду, как сьельсинов охватывает сияние, и услышал визг оракула Яри.

«Свет! – вопил он, одержимый демонами и умерший внутри. – Свет! Свет! Свет!»

Над толпой раздался голос императора, что был громче гласа Божьего.

– Да ждет всех та же участь, что и этого! – воскликнул он. – Смерть врагу!

– Смерть врагу! – вторила ему толпа.

– Слава Человечеству! – объявил император.

– Слава Человечеству!

– Да здравствуют Дети Земли!

– Да здравствуют Дети Земли!

На Форуме дни длинны, как недели, и вечером в день триумфа в нашу честь устроили бал в Перонском дворце. Мне удалось поспать после торжества, и я сменил серебристые одежды, зеркальный доспех и золотую листву Травяного венка на белый костюм с традиционными красными полосами на брюках и полунакидкой через левое плечо, с белым верхом и черной подкладкой. Мне казалось, что в белых кожаных сапогах, ярких шелках и мягком бархате я выгляжу глупо.

– Да ты перед боем меньше волнуешься, – заметила Валка, подходя сзади.

Она была совсем не похожа на себя, и я улыбнулся с нежностью и радостью. Валка уложила волосы, избавилась от тесного камзола и брюк галифе. Не было ни потертых сапог, ни привычно закатанных рукавов, ни стилуса за ухом или в волосах. Ее бледное лицо было напудрено так, что стало еще бледнее. Глаза густо подведены. Губы алые. Ее платье казалось парящим ворохом теней, черное, как сама чернота, отороченное алым в тон волосам. На шее сверкали нити черных самоцветов, спускаясь на плечи и высокую грудь. Правую руку закрывал сетчатый рукав, а левая была открыта, демонстрируя фрактальный узор татуировки. Завитки, спирали и геометрические хитросплетения бежали от пальцев к плечу, исчезая там. Волосы были заколоты похожей на кинжал серебряной шпилькой и ниспадали волнами на лицо, прикрывая один золотистый глаз.