В ту самую секунду, как эти слова слетают с моих губ, я понимаю истинное значение его поступка. Я как будто бы попала в прошлое и прикоснулась к Тэтти, и ее дух будто ожил на наших глазах. И не только ее — ведь именно ту песню, которая звучит сейчас в нашей лавке, песню, полную любви и тоски, в детстве напевала мне мама вместо колыбельной. И почему я никогда не слышала раньше ее названия — «In a Sentimental Mood»? И о том, что впервые ее исполнил Дюк Эллингтон? Думаю, мама умерла, не успев рассказать мне, значила ли эта песня для нее что-то особенное или же просто была ее любимой. Возможно, это тоже знак — от нее. Я в этом уверена. Песня, которую я слышала от мамы в детстве, — та же самая, которую Тэтти и ее возлюбленный называли «своей». Именно эта песня дала имя сыну Тэтти, Дюку. Это не может быть простым совпадением. Слушая сейчас голос Тэтти, я понимаю, что наши с ней истории словно достигли крещендо и пересеклись, спустя столько лет. Могу только представить, что чувствовал бы ее сын, будь он на моем месте.

— Прости, я расстроил тебя? — встревоженно спрашивает Мак. Ведь он понятия не имеет, почему я так реагирую на эту запись.

— Нет, что ты… Совсем наоборот. Спасибо тебе, — отвечаю я, утирая слезы и снова пытаясь взять себя в руки.

— Пожалуйста, — улыбается он мне. — Готова ехать?

— Всегда готова! — отвечает за меня Рут.

— Дайте мне пять минут, — кричу я, взлетая вверх по лестнице. — Уж если я наконец увижусь с сыном Тэтти, позвольте мне хотя бы приодеться ради такого случая!

И вот мы в пути: я и Мак Гилмартин, парень из Глэкена, которого я едва знаю. При мысли о том, что, возможно, я вот-вот встречусь с сыном Тэтти, меня одолевают смешанные чувства: волнение и предвкушение. Как он отреагирует на письмо, которое я собираюсь ему показать? Даже не представляю, как бы я сама поступила, если бы кто-то появился у меня на пороге и передал письмо от мамы, считай, с того света. Уверена, этот клочок бумаги стал бы для меня самой ценной вещью в мире, особенно если бы послание оказалось таким же чудесным, как письмо Тэтти. Но могло статьcя и так, что письмо повергло бы меня в шок и я даже отказалась бы его читать. Все эти мысли лихорадочно вертятся у меня в голове всю дорогу от лавки Суона.

Мне очень неловко сидеть в столь непосредственной близости к Маку, на переднем сиденье его старенького побитого фургона, но я всеми силами пытаюсь задушить в себе эту девчоночью стеснительность. Мак — просто очень добрый парень. За его предложением не кроется никакого подтекста. Кстати, Рут его практически вынудила — у бедняги наверняка нашлась бы куча дел, которыми он мог бы заняться сегодня. Единственное, что меня хоть немного утешает, так это то, что ему нужно заехать в собачий приют неподалеку от Порт-он-Си, ему хоть какая-то польза будет от этой поездки.

— Прости, тут повсюду собачья шерсть, — извиняется он, переключая передачу перед поворотом. — Боюсь, это издержки профессии.

— Я ее даже не заметила, — лгу я, незаметно снимая длинный волос со своего приталенного черного пиджака, который я надеваю исключительно в особых случаях.

Я переоделась из рабочей одежды в новые джинсы, черный топ и пиджак и влезла на каблуки. На моей шее красуется любимое мамино ожерелье, на удачу, кроме того, я повязала розовый блестящий шарф, подарок Кэт, надела такую же шапочку и прихватила с собой сумочку Тэтти. Рут изумленно вскинула брови, увидев, как я вырядилась, ведь обычно я собираюсь гораздо менее тщательно, чем в этот раз. Но я не могла иначе — и даже не потому, что мне предстояло путешествие с Маком, а оттого, что я предвкушала поворотный момент в истории Тэтти. И мне хотелось соответствовать этому торжественному событию. Впрочем, ладно, совсем чуточку и из-за Мака. До этого он видел меня в старом отрепье, так что да, возможно, мне и хотелось произвести на него впечатление. Просто я не хотела обсуждать подобные вещи с Рут — я и самой себе с трудом в этом призналась.

— У меня где-то рядом завалялся рулон скотча, с ним почистить одежду будет проще, — говорит Мак, заметив боковым зрением, что я делаю. — Надо было предупредить тебя, чтобы ты не надевала ничего черного, извини.

— Не беспокойся, — отвечаю я, а сама понятия не имею, как вернуть себе прежний шикарный вид. На пиджак цепляется все больше шерсти. Сколько же собак пересидело на этом месте?

Стоит мне вспомнить о любимцах Мака, как вдруг я чуть не подпрыгиваю на месте от неожиданности: кто-то горячо дышит мне в ухо. Оказывается, что прямо позади меня сидит лабрадор из глэкенского приюта. Я даже не заметила его, когда садилась в машину!

— Горацио, сидеть! — командует Мак. — Прости, Коко.

— Все в порядке. Мы ведь с Горацио уже знакомы, — отвечаю я, поглаживая пса по голове. Он устраивает передние лапы у меня на плече и радостно обнюхивает мой воротник. Этот парень, кажется, тоже меня запомнил, судя по тому, как влюбленно он смотрит мне в глаза.

— Захотел поехать со мной, — объясняет Мак, глядя вперед, на дорогу, — терпеть не может оставаться один, наверное, из-за своего прошлого.

— А что с ним случилось? — спрашиваю я.

— Горацио в какой-то мере для меня особенный, — начинает рассказывать он. — Он мой первый пес. Я нашел его на дороге пару лет назад. Его бросили. Бедняга весь отощал, остались только кожа да кости, а одна лапа была сломана в трех местах.

— Поверить не могу, что кто-то мог причинить зло такой замечательной псине!

— Да, ветеринар осмотрел его и решил, что лучше будет ампутировать больную лапу, но каким-то чудом нам удалось его вылечить. Он, конечно, немного прихрамывает, однако ему это нисколечко не мешает.

Я вспоминаю, как легко он перепрыгнул через калитку, когда я видела его в предыдущий раз.

— И никто не захотел его взять? Он ведь просто прелесть, как можно перед ним устоять?

— А я его никому и не собирался отдавать, — несколько смущенно отвечает Мак. — Как я уже сказал, для меня он — особенный.

— Твой любимчик?

— Точно, — смеется он, в то время как я ловко уворачиваюсь от Горацио, пытающегося лизнуть меня в шею.

— А почему ты решил открыть приют для собак? — спрашиваю я, желая узнать Мака поближе.

— Я, собственно, и не открывал приюта, — отвечает он. — После того как я подобрал Горацио, обо мне тут же заговорили все соседи. Потом кто-то привел ко мне спаниеля. Потом еще кто-то нашел брошенного пса на другом конце деревни, его тоже привели ко мне. И пошло-поехало.

— Ты, должно быть, очень любишь собак.

— Виноват, каюсь.

— А какая твоя любимая порода?

— Мне они все нравятся, — признается он и, отрываясь на миг от дороги, искренне мне улыбается.

— А я люблю бассет-хаундов, — говорю я.

— Почему? Из-за длинных ушей?

— Сама не знаю, если честно. В детстве у меня была книга о собаках, и на ее обложке был изображен бассет. Думаю, потому эта порода мне так запомнилась.