он вдруг шатается и падает. Барьер мало-мальски поддерживал его, а сил у Всадника не осталось ни капли.

– Нет, – выдыхаю я и подбегаю к нему, пытаюсь обнять, помочь, но ухватиться не за что. Всадник – бесплотный призрак, тающий на моих глазах.

– Нет, – повторяю я.

Как это возможно? Всадник не может умереть. Он вечен, он всегда скачет под звездами. Там ведь и мое место – рядом с ним, в нескончаемой скачке.

Шулер смеется снова, хохочет с самодовольством человека – демона, – которого не беспокоит, как получить то, чего он желает. Всадник умирает, и он знает это. Шулера тревожило, что мы со Всадником объединим свои силы, поэтому он ранил Всадника и заточил его, надеясь, что тот умрет до моего прибытия.

Но это, похоже, уже неважно, ведь даже разрушенный мною барьер не освободил Всадника. Поздно, слишком поздно. Как долго он просидел в своей клетке, надеясь, что я появлюсь? Как долго впустую звал меня, не зная, что я нарочно отгораживаюсь от него, делая вид, будто ничего не слышу?

«Бен, – говорит Всадник. – Он слишком ослабил меня».

Я плачу. А я не хочу больше плакать, не хочу смотреть, как те, кого я люблю, умирают у меня на глазах. Всадник не может умереть. Если Всадник умрет, я останусь по-настоящему в одиночестве, в лесу, с демоном, кровь которого бежит в моих венах.

– Мне жаль, – говорю я.

Я скорблю о себе не меньше, чем о нем, скорблю о Броме, и Катрине, и Бендиксе, и Фенне, скорблю о проданной ферме, о доме, сгоревшем дотла, о брошенном друге. У меня ничего не осталось, только болезненные воспоминания и мысли о том, что все можно было изменить, спасти Брома, защитить Катрину, добраться до Всадника вовремя.

– Мне жаль.

Бен. Все так, как и должно быть.

Пальцы его смыкаются на моей руке – крепкие, почти настоящие, в отличие от остального тела.

Впусти меня.

Я смотрю на Всадника, не понимая. Шулер снова что-то говорит, но я не слушаю, в словах его нет ничего, кроме злобного торжества. Он празднует смерть Всадника, своего соперника, но Всадник еще не мертв.

Я заглядываю в его глаза.

Впусти меня.

И тут я понимаю. Всадник не может умереть. Всадник не может умереть, потому что Всадник бессмертен, Всадник сам – жизнь. Во Всаднике заключена часть меня, та часть, которая сделала его реальным, и волшебство это сейчас гораздо больше и сильнее, чем раньше. Всадник присматривал за мной все мое детство, всю юность. И вот теперь мы с ним всегда будем вместе, будем скакать бешено и свободно под звездами, но не так, совсем не так, как мне представлялось.

Совсем не так.

– Да, – говорю я.

Мне думается, что сейчас обрушится стремительный ураган силы, который захлестнет меня. Но вместо урагана словно веет первый мягкий осенний ветерок, прохладный, но не ледяной, тот, что легко колышет занавески, подхватывая по пути несколько опавших листьев.

Мне кажется, что в этом тихом лесу нет никого, кроме меня; аромат земли, деревьев, небес наполняет мои легкие, смешивается с кровью.

Он – лес, и ветер, и небо, он – звезды, и земля, и все вокруг. Он струится по моим венам. Он становится частью меня, жизнью в моем сердце. Мне хотелось этого, хотелось всегда – даже когда я не знал, чего хочу.

Всадник становится мной, а я становлюсь Всадником. Я ощущаю себя бабочкой, впервые расправившей крылья, земным существом, что было рождено ползать, впервые поднявшимся в воздух. Все во мне, что было полуоформившимся, обновляется и обретает завершенность.

Я – Бен ван Брунт, последний из рода Брома Бонса и Катрины ван Тассель, и я – Всадник Сонной Лощины, тот, кем мне всегда суждено было быть.

Я стою перед Шулером де Яагером, безымянным демоном, так долго измывавшимся над Сонной Лощиной. Он кричит и воет от ярости, намереваясь сломить меня, он призывает огонь, чтобы меня напугать.

Но ярость его лишь сотрясает воздух, не в силах нанести мне ущерб.

Он мог пленить Всадника, когда тот был одинок. Он мог сделать больно мне, когда я был всего лишь Беном. Но теперь, когда мы слились в одно, любая гроза, которую он обрушит на нас, разобьется и унесется прочь, не причинив мне вреда.

– Ты ничто, ничто, ничто! – вопит демон. – Ты лишь тень Брома, у тебя нет силы!

Кажется, сейчас он выбирает оскорбления наугад, пытаясь убедить меня в том, что я ничего не стою. Если бы у него получилось, я бы сдался и подчинился, а он бы победил.

Но я знаю, чего сто`ю. Я пришел в эти леса, чтобы спасти Всадника, даже не зная, как его спасти, я шел вперед, даже когда боялся. Я всегда сам прокладывал себе путь – чувствуя, что могу это делать спокойно, ведь Бром и Катрина присматривают за мной, наделив меня великим даром своей любви.

Шулер де Яагер никогда не знал любви – ни как человек, ни как демон. Любовь отогнала и скрутила его. Теперь я понимаю, почему Шулер де Яагер покинул деревню после того, как погиб Бром. Раньше я думал, это потому, что он добился того, чего хотел, – смерти Брома. Но нет. Это случилось оттого, что Бром умер за меня, умер, чтобы спасти меня, а такая любовь и такая жертва – щит от любого зла. Эта любовь не подпускала ко мне демона десять лет.

Нож Брома падает на землю. Я поднимаю его – и вижу, что мои сожженные пальцы вновь стали целыми. На лезвии ножа – моя кровь.

Кровь – тоже своего рода волшебство. Она поддерживает жизнь. Она несет нашу историю, всю кровь, что была до нас. Кровь Брома пролилась на этот нож, когда он погиб. Она смешалась с кровью Крейна – Крейна, пившего кровь Бендикса, Крейна, чья жизнь и смерть так непостижимо переплелись с жизнями и смертями ван Брунтов. Крейна, еще одной жертвы преступлений Шулера де Яагера.

Я бегу к великому демону, мучившему нас так долго, так старавшемуся сделать из меня свою жертву. И на бегу я перечисляю их имена:

– Фенна. Бендикс. Крейн. Катрина. Бром.

Я думаю, что Шулер побежит, полетит, полоснет меня когтями, плюнет огнем и ядом. Но каждое произнесенное имя, точно цепь, приковывает его к земле, и он съеживается, съеживается все больше, пока вновь не становится Шулером де Яагером – сморщенным старикашкой, слепленным из пыли и злобы.

Нож легко входит между его ребер, пронзая иссохшую мышцу, бывшую некогда черным