Я сидела в теплом доме, работая над рисунком, пока кастрюля с домашним мясом в остром соусе томилась в духовке. Когда ребята вернулись в дом, я посмотрела с ними футбольную игру Денвер Бронкос только для того, чтобы насладиться ощущением того, что вся наша семья собралась вместе. Время летело — осенью Дилан уедет в колледж, — и я не хотела пропустить ни единой секунды. После того как Байрон отправился домой, Дилан с отцом поехали взять в прокате фильм на самой любимой, тщательно отлаженной классической машине Тома. На обратном пути Том впервые позволил Дилану вести ее, и Дилан вернулся, просто лопаясь от гордости.

Это был просто идеальный день, и эту мысль я записала в дневнике перед тем, как лечь спать. «Я чувствую себя такой счастливой и благодарной, — писала я. — Этот день был просто золотым».

Конечно, я много раз задавалась вопросом о том, как легко Дилан нас обманывал. Как это часто бывает у людей, живущих с мыслями о самоубийстве, Дилану стало легче функционировать после того, как он придумал план, и, таким образом, он заставил нас поверить, что его жизнь изменилась. Поэтому бывает трудно отличить тех, кто действительно вырвался из круга депрессии от тех, кто чувствует облегчение от мысли, что скоро умрет. (Доктор Дуайн Фусельер, который большую часть жизни проработал в ФБР, занимаясь тактикой переговоров об освобождении заложников, по той же причине советует своим ученикам быть внимательными, когда все кризисные пункты в переговорах вдруг разрешаются — неожиданное сотрудничество может означать, что террорист принял решение умереть.) Но я до сих пор не могу сопоставить мальчика, который вместе со мной смеялся до упаду над Алеком Гиннесом в «Добрых сердцах и коронах»[17] с парнем из «Подвальных лент», парнем, который уже начал строить планы убийства ни в чем не виновных одноклассников.

Обман был повсюду. Через два дня после обеда с мясом под острым соусом нам с Томом позвонил психолог Дилана из программы реабилитации. Несмотря на то, что у нас были возражения, он рекомендовал досрочное окончание программы и для Эрика, и для Дилана. Это была потрясающая новость. Только пять процентов участников выпускаются из программы досрочно. Психолог сказал нам, что оба мальчика отлично поработали, и он убежден, что они твердо стоят на ногах. Это было за десять недель до побоища.

Люди часто считают эту деталь особенно поразительной, но меня она не удивляет. Если даже я не знала, что происходило в голове у Дилана — ребенка, которого я родила и вырастила, который сидел на моих коленях и помогал мне разгружать посудомоечную машину, — то что вообще мог знать незнакомый человек? В своей книге «Анатомия насилия» доктор Адриан Рейн рассказывает об эксперименте, в котором детей оставляли в комнате одних и говорили не брать игрушку, когда экспериментатор выйдет из комнаты. За этим следила видеокамера, на нее же записывали и ответы — правдивые или лживые, — когда экспериментатор возвращался и спрашивал, брали ли дети игрушку.

Когда эти «ты брал игрушку?» интервью показали студентам, они верно определили, кто из детей лжет, только в пятидесяти одном проценте случаев, то есть чуть лучше, чем если просто отвечать наугад. Затем исследователи продемонстрировали записи таможенным служащим, которым, как отмечает доктор Рейн, часто приходилось выводить на чистую воду людей, провозящих контрабанду. Эти опытные профессионалы смогли угадать обманывающих детей только в сорока девяти процентах случаев, то есть их результат был хуже, чем если бы они просто подбрасывали монетку.

Тогда исследователи показали записи офицерам полиции. Они угадали правильно в сорока одном проценте случаев — то есть показали результат ощутимо хуже, чем вероятный. Возможно, вы могли подумать, что с самыми маленькими детьми будет легче, но даже четырехлетка может обвести профессионала вокруг пальца. С неким ликованием доктор Рейн так подвел итоги своего исследования: «Родители, вы думаете, что знаете, о чем думают ваши подросшие дети, но на самом деле у вас нет ключа даже к вашему двухлетке. Так и случаются трагические истории. Извини, друг, но ты, так же как и я, бессилен в попытках угадать, кто здесь патологический лжец».

Для меня это слабое утешение. Меня не удивляет, что Эрик и Дилан смогли обмануть своих учителей, школьного психолога, психиатра Эрика и специалистов программы реабилитации. Но до апреля 1999 года я была уверена, что Дилану не удастся обвести вокруг пальца меня.

Через неделю после звонка психолога из программы реабилитации начали приходить ответы на заявления о приеме в колледж. Дилана взяли в один колледж в Колорадо, другой поместил его в лист ожидания, а также приняли в оба колледжа в Аризоне. Дилан не горел особым энтузиазмом по поводу колледжа в Колорадо, но был доволен тем, что в Аризоне у него есть запасной вариант.

«Его жизнь становится на место», — думала я, организуя ужин с семьей Харрисов, чтобы отпраздновать окончание программы реабилитации. Хотя весь год мы прилагали усилия, чтобы разделить мальчиков, теперь наши сомнения об их отношениях пошли на убыль. Конечно, Эрик продемонстрировал нам свою импульсивность и эмоциональность, но он был под строгим надзором своих родителей и начал посещать психиатра. Мальчики вскоре должны были закончить старшую школу, их ошибки остались позади, и я радовалась, что наши семьи могут отметить их успехи. Жизнь дает нам так мало возможностей что-либо отметить, а нам было за что ее поблагодарить.

Несколько недель назад я спросила Дилана о планах его друзей. Он сказал, что Нат, Зак и еще несколько ребят собираются в колледж, а Эрик надеялся вступить в Корпус морской пехоты. Но перед нашим ужином с Харрисами я спросила Дилана, как продвигаются планы Эрика. Сын сказал, что в морские пехотинцы его друга не взяли. Вместо этого Эрик будет жить дома, работать и посещать общественный колледж.

Во время нашего разговора у Дилана был такой отсутствующий взгляд, что я начала беспокоиться, не передумал ли он насчет своего собственного колледжа. После первого возбуждения по поводу теплого климата сын снова стал отрешенным, более тихим и апатичным, чем обычно, как будто у него что-то было на уме.

— Ты уверен, что хочешь уехать? — спросила я.

Дети некоторых моих подруг начинали учиться в общественном колледже поближе к дому, и я хотела напомнить сыну, что у него всегда остается этот вариант.

— Я точно хочу уехать, — сказал он, и голос его звучал решительно.

Я кивнула, решив, что все поняла: он, естественно, нервничал, но был готов к переменам в жизни. Теперь я думаю, что он говорил о своей собственной смерти.

Через пару дней мы получили письменное подтверждение о досрочном окончании программы реабилитации. В своем окончательном докладе от 3 февраля 1999 года психолог Дилана писал:

ПРОГНОЗ: Хороший

Дилан — умный молодой человек с огромным потенциалом. Если он сможет реализовать свой потенциал и станет более целеустремленным, он далеко пойдет в жизни.

РЕКОМЕНДАЦИИ: Успешное окончание