Наша экскурсия по университету прошла удачно, и к ее концу Дилан определился — он хочет пойти в университет Аризоны. Мы могли вычеркнуть другой колледж из нашего списка и отправляться домой. Мы остановились на заправке и попросили Дилана попозировать около гигантского цереуса, который был выше сына в три раза. На фотографии, которую мы проявили уже после его смерти, Дилан выглядит отстраненным и растрепанным, он стоит, неудобно вытянув руки по швам. Теперь мне мерещатся два невидимых пистолета в его ладонях. В отеле Дилан смотрел какой-то фильм в своем номере, а мы с Томом рано легли спать.

На следующее утро, когда мы собирались спуститься в ресторан, чтобы позавтракать, Дилан натянул на длинные волосы старую бейсбольную кепку, одну из своих любимых вещей. Мы сделали эту кепку вместе. Он осторожно оторвал букву В (символизирующую бостонскую бейсбольную команду «Red Sox») от другой кепки, слишком потрепанной, чтобы ее можно было носить, а я пришила букву к задней части новой кепки, чтобы сын мог носить ее козырьком назад, а логотип при этом был впереди. Вышло очень хорошо, и Дилан никогда не хотел куда-то выходить без бейсболки.

Том не остался в стороне со своими стандартами одежды в стиле пятидесятых годов. Он попросил Дилана не надевать кепку в буфете нашего отеля. Дилан возразил, что у нас сейчас каникулы, и всем абсолютно все равно, что он носит кепку. Я бросила в сторону Тома взгляд «а стоит ли ругаться из-за такой мелочи», но не хотела подрывать его авторитет, поэтому занялась сбором чемодана:

— Я спущусь в машину и подожду, пока вы с этим разберетесь.

Но я забыла ключи от машины, поэтому мне пришлось дрожать на холодном утреннем воздухе, вспоминая, как Том заставлял мальчиков надевать рубашки и начищать туфли перед походом в церковь, хотя дети пастора носили футболки и джинсы. Я злилась из-за того, что он прицепился к этой кепке. Думаю, я все еще злюсь.

Наконец, Дилан спустился к машине один, с непокрытой головой. Я хотела сказать, что согласна с ним, и для меня было бы все в порядке, если бы он надел кепку, но не сделала этого. Я сказала только:

— Жалко, что утро так началось. Вижу, ты решил не надевать кепку.

Голос Дилана звучал устало, но он явно хотел замять ссору:

— Не стоит из-за этого ругаться, дело-то выеденного яйца не стоит.

Я была откровенно удивлена. Я ожидала, что семнадцатилетний подросток будет больше жаловаться и ворчать.

— Ого, Дил, ты произвел на меня впечатление, — сказала я, ошибочно принимая его желание уйти от конфликта за зрелость.

Я похвалила сына за то, что он контролирует свой гнев, но теперь я бы хотела, чтобы он топал ногами и кричал, показав мне, какая ярость выжигает его изнутри. Теперь я задаюсь вопросом, не перестал ли он тогда вообще волноваться о чем-либо?

По пути домой с нами произошло еще одно странное происшествие, которое мы с Томом тогда списали на желание Дилана поскорее вернуться к друзьям. Мы остановились в заполненном людьми МакДональдсе в Пуэбло, чтобы перекусить. Большая группа подростков занимала пару столиков у стены. Только мы развернули свои сэндвичи, как Дилан наклонился вперед и, едва разжимая губы, заговорил:

— Мы должны уйти. Эти ребята смеются надо мной.

Я оглянулась. Подростки смеялись, громко окликали друг друга и, по всей видимости, отлично проводили время, но никто не обращал на нас ни малейшего внимания.

— Расслабься, Дилан, никто на нас не смотрит, — сказала я.

Кроме того, если человек не хочет, чтобы его замечали, он не надевает кожаное пальто до пола. Но Дилан настаивал все сильнее и бросал быстрые параноидальные взгляды через плечо на ничего не подозревающих ребят. Ему было так неуютно, что мы завернули наши бургеры и поспешили уйти. Подростки даже не взглянули на нас, когда мы уходили. Больше никаких происшествий по пути домой не было.

После нашей поездки Дилан бросился прямо в гущу своей напряженной социальной жизни. Нат провел у нас ночь. Однажды вечером, после того, как они занимались алгеброй с Робин, Дилан спросил, не помогу ли я ему с расходами на выпускной. Он положил меня на лопатки уже тем, что вообще собирался на выпускной. Как я узнала позже, собирались и его друзья. Да сын и сам выглядел удивленным этим фактом.

На следующий вечер, тридцатого марта, я была на собрании родителей старшеклассников перед выпуском и там наткнулась на Джуди Браун. После нашего телефонного разговора о снежке больше года назад мы виделись только мельком, чаще всего после школьных спектаклей, поэтому хотели наверстать упущенное. Мы разговаривали в основном о нашем общем интересе к рисованию — мои занятия по графике и какие-то уроки, которые она брала. Перед тем как попрощаться, я показала ей свои рисунки, которые были у меня в машине. Об Эрике не было сказано ни слова.

Самый болезненный вопрос, который задают родителям, пережившим самоубийство ребенка, — это вопрос о том, обнимали ли вы когда-нибудь своих детей? Вопрос задевает не только по вполне понятным причинам (всего лишь тысячу раз, а какая мать не обнимает своего ребенка?), но в моем случае было особенно больно из-за случая — вернее, из-за особых объятий, — который произошел в последние две недели жизни Дилана.

Однажды днем мы столкнулись в коридоре у подножия лестницы. Неожиданно для себя самой я обвила сына руками.

— Я тебя так люблю, — сказала я. — Ты такой чудесный человек, и мы с отцом так тобой гордимся.

Дилан осторожно положил левую руку мне на спину, едва касаясь меня. Он начал благодарить меня шутливым «высоким» тоном, который мы иногда использовали в кругу семьи, чтобы сделать изысканные и смешные комплименты. Но я не хотела превращать в шутку то, что сказала от всего сердца, и я коснулась его костлявых скул руками и заглянула ему в глаза.

— Не шути об этом, Дилан. Я сказала то, что думаю. Я так тебя люблю. Ты замечательный человек, и мы с отцом очень тобой гордимся.

Он, смущенный, опустил глаза и прошептал:

— Спасибо.

Многие годы я проигрываю эту сцену у себя в голове. Боясь, что от многократных повторений она исказится, я записала ее. Сейчас я могу смотреть ее, как фильм: две фигуры в коридоре, его рука слегка касается моей спины, я касаюсь его лица. Воспоминание об этих объятиях — одно из самых болезненных. А еще больнее то, что я осознаю, что в тот день и понятия не имела, о чем может думать Дилан.

Четвертого апреля я в последнюю минуту решила организовать запоздалый обед в честь Пасхи и праздника Песах, рассудив, что могу объединить их вместе и устроить двойной праздник, как это часто делали, когда я была ребенком.

Когда я упомянула об этом при Дилане, он рассмеялся особенно неприятно, как будто в глубине души смеется надо мной, и сказал, что не хочет в этом участвовать. Но когда я попросила его подумать, он сдался и согласился. Я провела отличный день за приготовлением разных вкусных блюд, а на обед к нам пришла соседка. Мы так и не провели всех положенных служб, но зато очень хорошо пообщались.