— Зачем вы включили эту ужасную песню?

— Почему это она ужасная? — спросила я.

Он сказал, что ему не нравится ее «странное» звучание. Мы рассказали Дилану, о чем эта песня.

— Просто послушай ее непредвзято, — потребовал Том.

Без всяких протестов Дилан дослушал песню до конца. Когда она кончилась, он признал, что песня вовсе не плохая.

Мы объяснили ему, какую боль они причинили учительнице, и поговорили о том, как важно уважать чувства других людей. Он признал, что смеяться было неправильно. Потом мы все втроем устроились на диване, чтобы посмотреть один из наших любимых фильмов — «Головокружение» Альфреда Хичкока. Ложась спать, мы с Томом чувствовали, что сделали все, что могли. Мне так и не довелось узнать, притворялся ли Дилан тогда примерным сыном или был им.

На следующее утро я попросила Дилана показать мне сочинение по английскому. Он сказал, что оно в машине, и у него нет времени, чтобы искать эту бумажку.

— Хорошо, тогда я хочу его увидеть, когда ты вернешься домой из школы, — сказала я. — Когда ты будешь дома?

— У меня сегодня нет времени, мне надо на работу, — ответил он.

Я наградила его взглядом, говорившим «Хватит придумывать отговорки», и добавила окончательно и бесповоротно:

— Я хочу увидеть это сочинение. Ты можешь показать мне его вечером, когда вернешься с работы.

Он сказал, что покажет. Но к вечеру мы с Томом благополучно забыли про сочинение.

То, что я не довела дело до конца, было абсолютно для меня нехарактерно, но очень показательно: я поверила, что Дилан полностью здоров психически. Я и не думала, что сочинение может отражать в себе смертоносные проблемы. Я знала, что в нем была какая-то ругань и оно было мрачным, но была уверена, что учительница и школьный психолог правильно разрешат эту ситуацию. Если что, больше всего мне хотелось взглянуть на то, как Дилан может писать.

Впервые я увидела сочинение Дилана больше чем через год после его смерти; копия рассказа была среди некоторых вещей, которые управление шерифа вернуло нам. Главный герой — мужчина, одетый в черное, убивает в школе популярных ребят. Он и в самом деле настораживал, но я не могла не задаваться вопросом, увидела бы я, будучи сама творческой натурой, признаки опасности в этом рассказе, если бы прочитала его до смерти сына. Художественное выражение своих чувств, даже если оно неприятно, может быть здоровым способом справиться с ними. Я ненавижу жестокость, которая так привлекательна для мальчиков-подростков, — я могу смотреть «Криминальное чтиво» примерно так же, как сидеть на острие иголки, — но я никогда и представить себе не могла, что Дилан способен быть таким жестоким в реальности.

Той весной, как бы ни был Дилан занят и с какой фантастической скоростью ни несся бы вокруг него мир, я заметила, каким печальным и расстроенным он выглядит. Примерно за месяц до стрельбы я подошла к нему, когда он сидел на диване, невидящими глазами глядя куда-то в пустоту.

— Ты стал таким тихим, милый. Ты уверен, что у тебя все в порядке?

Он встал и сказал:

— Да, я просто устал и у меня полно домашней работы. Сейчас пойду к себе ее делать, чтобы лечь спать пораньше.

— Хорошо, — сказала я. — Может, приготовить тебе что-нибудь поесть?

Он очень похудел в последние месяцы. Дома сын хорошо ел, но я волновалась, как он питается, когда находится вне дома, и часто предлагала приготовить ему французский тост или омлет между приемами пищи.

Он покачал головой и ушел наверх. Я вернулась на кухню, чтобы там прибраться, полностью доверяя ребенку, которого вырастила, довольная тем, что он может сказать мне все, что у него на уме, и уверенная, что вскоре он так и сделает в подходящий для него момент.

Не то чтобы я не знала, что что-то не так, но я и понятия не имела о том, что ситуация стала смертельно опасной. Я просто беспокоилась, что Дилан несчастен.

После трагедии не было ни одного дня, когда бы я не вспоминала эту минуту и не пыталась представить, что я иду вслед за ним по лестнице. Отстраненный взгляд — от суицидолога Томаса Джойнера я слышала выражение «как будто на что-то, находящееся на расстоянии в тысячу ярдов» — это очень тревожный признак надвигающегося самоубийства, и этот знак очень часто пропускают. Сотни раз я представляла, как требую, упрашиваю, умоляю, подкупаю Дилана: «Скажи мне, что с тобой происходит. Скажи, что ты чувствуешь. Что тебе нужно. Как я тебе могу помочь?» Я даже представляла себе, как запираюсь в его комнате и отказываюсь выходить, пока он не скажет, что у него на уме. Каждая такая фантазия заканчивалась тем, что я держу его в своих объятиях, точно зная, что сказать и как помочь.

В свой день рождения — мне исполнилось пятьдесят лет — я пригласила подругу выпить со мной после работы. Я сказала Тому не волноваться, если задержусь: я подозревала, что подруга планирует устроить вечеринку. И в самом деле, в ресторане я обнаружила дюжину старых друзей и коллег, а также Тома, который и организовал все это. То, что он старался сделать мне приятное, очень меня тронуло.

Я полностью погрузилась в разговоры с подругами, но Том на секунду оторвал меня от них и предупредил не налегать на закуски.

— Мы пойдем обедать, — прошептал он.

Дома нас ждали Дилан и Байрон, уже одетые и готовые к выходу. Байрон подарил мне цветок в горшке, а Дилан — диск с записями. Рут и Дон встретили нас в ресторане — еще один сюрприз. В тот вечер я была счастлива как никогда в жизни, совершенно не ожидая ужасного несчастья, до которого оставалось совсем недолго.

Дон фотографировал нас в ресторане. Дилан весь вечер просидел тихо, было видно, что он смущен и чувствует себя неуютно, как и всегда на людях. Но сын был вежлив и, как и всегда, наслаждался вкусной едой. На фотографиях, которые я увидела уже после его смерти, он выглядит раздраженным.

На следующий день ранним утром мы втроем поехали в Аризону. Хотя я проспала всего несколько часов, я очень хотела провести время с Томом и Диланом. На второй день Том передал руль Дилану — мы надеялись, что эта поездка даст ему навык езды по хайвеям. Первые несколько часов были настоящим испытанием. В своих очках, съехавших на самый кончик его носа, и бейсболке, повернутой козырьком назад, Дилан сидел, развалившись в кресле, и управлял машиной, касаясь руля только указательным пальцем левой руки. Я сидела на заднем сидении, сжимая ручку двери и тихо молясь про себя, пока, наконец, не попросила сына сбросить скорость. Том пытался успокоить нас обоих, хотя я заметила, что в этот раз мне не пришлось напоминать ему, чтобы он пристегнул ремень.

Постепенно Дилан начал вести машину получше и, в конце концов, просидел за рулем несколько часов. Наконец, я смогла подремать, а когда проснулась, Дилан вел машину как настоящий профи. Когда я похвалила его, он выглядел довольным, хотя, возможно, был просто рад, что я перестала храпеть. Сын слушал техно через наушники, пока Том не попросил его включить что-нибудь для нас. Том предпочитал джаз, а я — классическую музыку, поэтому мы оба были удивлены тем, насколько нам понравилось то, что слушал Дилан. Мы все были потрясены, когда горный пейзаж Колорадо сменился пустынной растительностью. Когда Том сел за руль, Дилан схватил фотоаппарат и начал делать снимки из окна машины. Он все повторял, как мечтает о том, что поедет в колледж в пустыню.