чужой квартире. Вышел бы уж по крайней мере на кухню. Привык, видать, там у себя в кабинете, начальник. А мама, конечно же, не решилась попросить его об этом, хоть и дыма, и запаха сигаретного терпеть не может. Папе уж точно влетело бы так, что надолго запомнил бы. Мама сбегала на кухню, принесла пепельницу. Расплющив окурок в ней коротким толстым пальцем, Николай Иванович приступил к работе, мама ему помогала.

Но работал Николай Иванович, тут Вовке крыть было нечем, умело, основательно. Обстругал внизу ёлочкин ствол, чтобы плотно входил он в снятый мамой с антресолей стояк, закрепил через дырки в нём винтами. Ещё и для надежности подстраховал ёлочку от падения, привязав шпагатом к отопительной трубе. Спросил, хватает ли игрушек, не надо ли подкупить, есть ли у них лампочковая гирлянда. Мама сказала, что такая гирлянда есть, только очень капризная, папа с ней каждый раз мучится, чтобы все лампочки загорелись.

– Не велика беда, сделаем всё в лучшем виде, – хохотнул Николай Иванович, надевая пиджак. – Жаль, у меня сейчас времени маловато, потом заскочу, разберусь.

Вовка порадовался словам, что мало у него времени. Значит, скоро уйдёт. До последнего надеялся, что Николай Иванович вспомнит, что зажигалка это папина, но напрасно: зажигалку тот снова положил в карман пиджака.

Мама, рассыпаясь в благодарностях, пошла его провожать, Вовка забоялся, что снова выйдет она вместе с ним и не сразу вернется, но этого не случилось, уже хорошо. Мама всё это время была весёлая, смеялась над шутками Николая Ивановича, голова у неё перестала, наверно, болеть. И не пожурила Вовку, что тот не поблагодарил Николая Ивановича.

– А давай, – вдруг придумала мама, – мы с тобой ёлочку сейчас нарядим! Раз уж поселилась она тут, чего ж ей у нас голенькой, обиженной стоять!

– Давай! – повеселел и Вовка. Пусть и без папы, но всё равно ведь здорово это, удовольствие такое. Тем более что ёлочка в самом деле может обидеться, никому тут будто бы не нужная.

Мама опять встала на стул, достала с высокой антресоли и передала Вовке коробку с игрушками, деда Мороза с посохом, мешочек с ватой. Украшали ёлочку тоже весело, затейливо, понарошку ссорились из-за того, где какую игрушку подвесить, окружили потом деда Мороза и стояк ватным снегом. О зажигалке Вовка ничего маме не сказал, не хотел сейчас ни ей, ни себе настроение портить. Если бы ещё не вспоминать, как наряжали они ёлку с папой… Вот только не вспоминать это не получалось…

С лампочковой гирляндой, чего и боялась мама, не повезло. Мама перед тем, как повесить, включила её в розетку, лампочки не загорелись. Покрутила она, подёргала проводки, по-всякому несколько раз попробовала, всё без толку.

– Так я и думала, – с досадой сказала мама, – но ничего, Николай Иванович обещал починить. Ладно, поздно уже, завтра тебе в садик. Идём, покормлю тебя и будем ложиться.

Заснуть Вовке долго не удавалось. Может, потому ещё, что задремал перед телевизором, – так нередко с ним бывало, если поспал он днём, и не только дома, в детском саду тоже. К тому же впечатлений за этот день хватало с избытком, расслабиться не давали. Ворочался с боку на бок, о многом думалось, но чаще всего вспоминалось, как шли мама с Николаем Ивановичем, взявшись за руки, как покраснела мама, когда заметил он это. Да если бы даже и была там ступенька – у них же руки внизу цеплялись, разве никогда не видел он, как женщине подают руку, чтобы помочь? Папа, например. Папа… Новый год будет без папы, теперь уж надеяться не на что. А мама, чтобы встретить Николая Ивановича, сменила халат на красивое платье. Не потому же, что неудобно ей было в халате ему показываться. Будто Николай Иванович не знает, что женщины дома в нарядном платье и в туфлях не ходят! Это она понравиться ему хотела… И вдруг ясно, отчётливо понял, что папа уехал из-за этого Николая Ивановича. И уехал надолго, поэтому и чемодан большой взял. И все последние дни ссорились они поэтому. И зажигалку, которую мама ему подарила, может быть, не забыл взять, а намеренно оставил. И новогодние лампочки починит теперь не он, а этот жирный и усатый Николай Иванович. И не скажет папа, хлопнув в ладоши, «ёлочка, зажгись!» И не будет, значит, настоящего Нового года, всей прежней жизни не будет, вообще ничего не будет… А потом вдруг о таком страшном подумал, что сердце похолодело. Мама – предатель! Да, предатель! И предала она не только папу, но и его, Вовку. Но разве можно любить предателя? Он теперь не любит маму? Не замечал, что всё лицо его залито слезами, и даже заснув уже, всхлипывал…

Всегда самым нехорошим утром было понедельничное, больше всего рано вставать не хотелось, идти в детский сад. Обычно будил его и в садик отводил папа, потому что ему на работу надо было раньше, чем маме, а мама позже просыпалась и долго собиралась. Но в это утро Вовка сам рано проснулся, хоть и заснул поздно. Мама удивилась этому, похвалила его. Потом заметила, что не такой он какой-то, каждое слово из него нужно вытаскивать, забеспокоилась, не заболел ли он. Вовка ответил, что ничего у него не болит, изо всех сил старался не заговорить с мамой о папе. А когда вышли на улицу, вспомнил он, что гирлянду с лапочками мама не взяла, дома оставила. Разве Николай Иванович, если пообещал, не может починить её на работе, обязательно должен для этого приходить к ним домой?

От этой мысли настроение у Вовки ещё хуже стало, и хватило этого плохого настроения на весь день. Даже от Гоши, лучшего друга своего, старался держаться подальше, хотелось побыть одному, ни к чему и ни к кому душа не лежала. Но когда Гошу пришла забирать из садика бабушка, родилась у Вовки неплохая идея.

Дождался маму и сказал ей, что хочет пойти к бабушке, давно не видел её, соскучился. Тут всё было очень непросто. Бабушка была не мамина, а папина мама. И знал Вовка, что мама с бабушкой не в самых лучших отношениях. Нет, они не ругались, не ссорились никогда, но Вовка не однажды замечал, как не любит мама ходить к бабушке в гости, как вообще старается поменьше с ней общаться даже по телефону, находит всякие причины, чтобы он, Вовка, пореже бывал у неё и, тем более, ночевать оставался. Вовка же бабушку любил и жалел. Жалел, потому что дедушка умер,