Ну что ж, корабль готов,

Поймали ветер снасти,

Над башней маяка

Созвездия зажглись…

И окнами домов,

Распахнутыми настежь,

Глядит издалека

Притихший сонный Лисс.

На сотню мелочей

Удача не делима,

На сотню мелких бед

Не делится беда.

Когда в судьбе твоей

Гроза проходит мимо,

То в чьей-нибудь судьбе

Она гремит тогда.

И если злой недуг

В сердцах еще горячих,

Ты щедростью своей

Им светишь до конца.

Но жалко, что крадут

Огонь твоей удачи

Огарками свечей

Холодные сердца.

Когда придет пора —

Устало веки смежишь,

Свой долг перед судьбой

Давно вернув сполна…

А где-то до утра

Глядит с тоскою Режи,

Как тает над водой

Ущербная луна.

М. Трегер

Я стоял с трех до пяти вечера вместе с Раде и Анри. Было еще совсем темно, когда Сергей растолкал меня.

Луна торчала где-то на юго-востоке. Было холодно, особенно если учесть, что я вылез из-под плаща во сне и не нашел его. Раде где-то неподалеку с хряском и воем зевал. Анри не было слышно.

– Проснулся? – уточнил Сергей. – Тогда я ложусь, давай. Все тихо… Да, роса легла. Обуйся…

Роса в самом деле легла. За мной оставалась черная дорожка. Я чуть не налетел на Анри – он сидел на корточках и, вздрагивая, умывался этой росой.

– Помогает? – осведомился я. Анри фыркнул, кивнул:

– Ага, я уже проснулся…

– Ну тогда подкинь дровишек в костер, а мы посмотрим, что и как вокруг. – Я на ходу нацеплял росы в ладони, вытер лицо. – Раде!

Он подошел, бесшумно ступая, предложил:

– Пройдемся, глянем туда-сюда.

– Угу. – Я махнул рукой и, на ходу затягивая ремни «сбруи», зашагал вокруг холма. Раде двинулся в другую сторону, я услышал, как он засвистел что-то явно народно-македонское. Костер разгорелся ярче – Анри до него добрался наконец.

Я отошел подальше, постоял под прикрытием склона холма, ожидая, пока привыкнут глаза. Нет, ничего опасного или необычного в степи не было. Я постоял еще, зевнул, передернул плечами и широко зашагал назад.

Раде вернулся одновременно со мной. Анри устроил возле костра несколько охапок хвороста, на которые вполне можно было сесть. Мы и сели, помолчали, низачем протянув руки к огню. Потом Анри сказал:

– Анекдот вспомнил. Димка сегодня рассказывал, то есть вчера, пока шли… Кто такие хохлы?

– Украинцы, а что? – не понял я.

– Ну, анекдот же… Двое хохлов идут по лесу. Один над другим подшутить решил, как гаркнет: «Урса!» Второй аж присел: «Дэ?!» Первый смеется: «Здрыснув, а?!»

А тот в ответ: «Да тэ ж я з яросты!»

Анри ухитрился даже воспроизвести украинский акцент. Мы посмеялись, снова немного посидели, и Анри, вздохнув, немного смущенно сказал:

– Там, у американцев, у Сэма… такая девчонка была… Фредди, Фредерика. Я чуть с ним не ушел из-за нее.

– Чего ж не ушел? – лениво спросил Раде, сцепляя пальцы и потягиваясь. Анри вздохнул:

– Да ну…

– Ну, к нам бы ее переманил.

– Не успел, – признался Анри.

– Ну, хоть повалялся с ней? – продолжал допытываться Раде.

Анри густо покраснел и кивнул. Потом признался:

– Думал, что ничего не получится.

– Получилось?

– Вроде да…

– С высоты своего сексуального опыта… – начал Раде, но я его безжалостно перебил:

– Полученного не так давно, а?

– Ладно тебе… – добродушно отмахнулся он, но тему не продолжил, задумался о чем-то. Его девичьи красивое лицо стало угрюмым.

– Ты чего? – тихо спросил я.

Раде поморщился, потом сказал:

– Да… Слышал, наверное? Югославии-то моей больше нет. Война там идет. Настоящая гражданская…

– Слышал, – отозвался я.

Раде поморщился снова и добавил:

– Понимаю, что ко мне это отношения уже не имеет, а все равно тошно…

– А я когда узнал, что Союз накрылся, то как-то слишком даже спокойно воспринял, – вспомнил я, вставая. – Ладно, Анри, ты посиди, а мы еще пройдемся, посмотрим…

– У тебя отец ведь был шишкой? – уточнил я. Мы стояли и смотрели на степь.

Раде кивнул. Потом признался:

– Знаешь, ты мне сперва очень не нравился.

– Ты мне тоже, – ответил я так же искренне. – Не из-за отца, конечно… Смотри, вон бизоны пасутся… Или спят?

– Поохотиться бы на них, – заметил Раде.

– Еще успеем, – кивнул я.

* * *

Весной тут, наверное, течет река. Но сейчас из-под моих ног облачками поднималась тонкая серая пыль, слоем оседавшая на одежде, коже и волосах. Нестерпимо пекло стоящее в зените солнце.

Воды не было вторые сутки. Только то, что во флягах, пока полных на две трети.

Андрей помог мне подняться на обрыв, бывший речным берегом, мы вместе вытащили Видова и Мило. Где-то километрах в сорока впереди маячили невысокие, но крутые скалы, у их подножья ярко зеленела полоска растительности. Там вода наверняка была, но расстояние значило, что до воды мы доберемся только завтра к вечеру, а пока предстоит полдня, ночь и день мучений. Впрочем, в отряде давным-давно уже никто ни на что не жаловался. Не жаловались и сейчас – на сушеное мясо, обдирающее рот и глотку; на соль, склеившую волосы и слоем выступившую на коже; на невероятную ночную духоту и на постоянный горячий ветер с юга в левую щеку; на пропылившуюся насквозь кожаную одежду и на резь в глазах, которые нечем промыть…

Мило несколько раз махнул в сторону скал. Видов сказал:

– Интересно, почему тут все так пересохло? В обычной прерии вода есть…

Ему никто не ответил. Мы подождали, пока пройдет основной отряд. Мальчишки и девчонки неспешно перебирались через высохшую речку, чертыхались и отплевывались, влезали наверх и, обмениваясь репликами, всматривались в скалы.

– В той Америке тут небось везде города и парки? – поинтересовался Димка у Юджина. Тот помотал головой:

– Да нет, тоже пустыня… Только дороги через нее и городки. С мотелями.

– Ты чего босой? – поинтересовался я у Юджина. Тот посмотрел на подвернутые выше щиколоток драные джинсы и покрытые толстенным слоем пыли ноги, покривился:

– Да, кроссовкам п…ц пришел.